Повседневная жизнь в эпоху Жанны д'Арк
Шрифт:
Мебель, стоявшая в домах знати, отличалась от той, что можно было увидеть в домах горожан, лишь более дорогими материалами, из которых была изготовлена, и богатой отделкой: окованные металлом сундуки, шкафы с резьбой, мотивы которой были позаимствованы у архитектуры стиля пламенеющей готики, поставцы или буфеты, служащие для того, чтобы выставлять в них драгоценную посуду – кубки, кувшины, чаши, – демонстрируя богатство хозяина дома. Искусство ювелиров и эмальеров той эпохи порождало причудливые и перегруженные деталями вещи, где сцены битв выступали в обрамлении, подсказанном современной им архитектурой. В Лувре хранится золотая солонка, принадлежавшая Карлу V: чаша этой солонки опирается на центральный столб с контрфорсами, аркбутанами и гаргульями. Еще более характерным для вкусов эпохи стал благодаря использованию цветных эмалей и камней сосуд для воды из позолоченного серебра, описание которого сохранилось в перечне имущества герцога Орлеанского: зеленая эмалевая чаша, украшенная лиловыми и желтыми рыбками, опиралась
Карл V, по словам Кристины Пизанской, «не позволял своим придворным носить ни слишком короткое платье, ни пулены с чрезмерно длинными носками, а на женщинах не терпел слишком узких платьев и слишком больших воротников». Но через три десятилетия после его смерти все эти правила оказались прочно забытыми, поскольку в 1417 г. пришлось увеличивать высоту дверных проемов Венсеннского замка, чтобы придворные дамы в своих энненах могли переходить из одной комнаты в другую… Мода никогда не бывала столь же экстравагантной, какой была в период между кончиной мудрого короля и кончиной его внука, Карла VII; непрерывно меняясь, мода сохраняла одну неизменную черту: отсутствие «золотой середины». Одно излишество снялось другим, от слишком тесных, словно прилипших к телу нарядов переходили к широким и волочащиммся по полу, и мужской костюм причудливостью нисколько не уступал женскому.
Поверх рубашки и «простой котты» (напоминавшей комбинацию) женщины носили «котарди» – «cotte hardie»; которую иногда называли «платьем хорошей осанки». В первой половине XV в. квадратный вырез котарди постоянно расширялся, и потому понадобилась косынка, прикрывавшая грудь. Талию утягивали все сильнее, а юбка удлинялась, образуя шлейф, который при ходьбе перекидывали через руку. Рукава, до локтя очень узкие, ниже непомерно расширялись или же заканчивались длинной полосой ткани, иногда волочившейся по земле. Волосы со лба убирали, заплетали в косы и закручивали над ушами, а затем покрывали сеткой, передняя часть которой образовывала полукруглый валик, или торчавшим надо лбом энненом в виде буквы V. Некоторое время в моде был высокий колпак астролога, с острого конца которого ниспадала вуаль, опускавшаяся ниже пояса.
Мужские пурпуэны также были очень прилегающими «justaucorps». Сверху носили камзол – «jaque» (его называли также «cotte hardie» или «cotte a chevaucher» («котта для верховой езды»), доходивший до середины бедра, очень сильно стянутый в поясе и расширявшийся книзу. Плечи подкладывали, чтобы торс выглядел более мощным, а весь камзол простегивали складками, придававшими ему такую несгибаемую твердость, что человек, носивший эту одежду, не мог – как сказано в «Хронике Сен-Дени» – надеть или снять ее без посторонней помощи. Баска котты прикрывала «о-де-шоссы» (haut-de-chausses), узкие чулки, доходившие от ступни до бедра и облегавшие ногу, словно вторая кожа. Короткий плащ, прямо ниспадавший с плеч до пояса, завершал костюм, который чаще всего носили молодые сеньоры и пажи. Люди зрелого возраста или высокого звания придавали ему более величественный вид, облачаясь в просторный упланд или сюрко, рукава которого расширялись от проймы до самого низа. Этот вид одежды, сшитой из дорогих тканей и нередко подбитой мехом, использовался также и в качестве парадного костюма. К середине века она превратится в повседневную, и в мужской моде просторные длинные вещи сменятся прилегающими. У молодых людей элегантным головным убором считалась островерхая шапка с поднятыми сзади и опущенными спереди полями; делали ее из яркого бархата или фетра; такая шапка прикрывала длинные, иногда спадавшие до плеч волосы, разделенные пробором. Носили также и капюшон, нечто вроде окутывавшего голову колпака, переходившего в длинную полосу ткани, которая спускалась с одной стороны и которой наподобие шарфа обматывали шею.
Это лишь наиболее общие черты искусства одеваться, поскольку мода в ту эпоху менялась так же часто и так же быстро, как и в менее отдаленные от нас времена. Тем не менее один элемент костюма продержался неизменным в течение трех четвертей века: все это время носили пулены, остроносые башмаки. Пулены носили все классы общества, но обычай определял длину носка с соответствии с достоинством того, кто носил обувь: полфута у людей из низших классов, фут – у буржуа, два фута – у баронов. Ходить в обуви с носками такой длины было практически невозможно, и потому конец башмака иногда при помощи шнурка привязывали к поясу…
Выбор тканей ослепительных цветов делал костюм еще более причудливым и роскошным. В то время любили яркие краски, и очень часто в одежде, делившейся,
Наиболее утонченные щеголи украшали эти роскошные ткани собственным вышитым девизом или девизом своей дамы, и те же девизы красовались на одежде мэров из их свиты и даже на конской сбруе. Когда Жан де Сентре вернулся из крестового похода против пруссов и готовился к встрече с «Дамой де Бель-Кузин», «он нарядился в малиновый пурпуэн, расшитый золотом, алые шоссы, вышитые очень мелким жемчугом, цветов своей Дамы и с ее вышитым девизом, и на голове у него была шапочка из тончайшего экарлата, какую носили в то время, и на ней – прекрасное и дорогое украшение, и с двумя рыцарями и двенадцатью оруженосцами из его дома, одетыми в одинаковое платье с девизом Дамы, он отправился к ней». Среди «украшений» очень большую роль играл пояс, и некоторые из поясов того времени представляют поистине музейную ценность. В перечне драгоценностей короны, составленном в конце XIV в., перечислено несколько поясов, среди которых один женский, весь из золота, с жемчугом, сапфирами и изумрудами, а другой – шелковый, «на котором вышито Евангелие от Иоанна».
До чего может дойти изощренность в этой области, показывает платье, купленное Карлом Орлеанским накануне битвы при Азенкуре: для него потребовалось девятьсот шестьдесят жемчужин; «на рукавах вышивкой были во всю длину записаны слова песни „Мадам, я развеселился“, и там же во всю длину были ноты: на то, чтобы образовать мелодию этой песни, где нот сто сорок две, пошло пятьсот шестьдесят восемь жемчужин, то есть на каждую по четыре, пришитых в виде квадрата». Но верхом эксцентричности представлялось украшать свою одежду колокольчиками, звеневшими при каждом движении: прославленный Ла Гир, спутник Жанны д'Арк, заказал себе плащ такого рода, и в течение нескольких лет эта экстравагантная находка оставалась на гребне моды.
Сатирики не уставали высмеивать капризы и непостоянство моды: «Один день ходите в синем, другой – в белом, третий – в сером; сегодня облачитесь в длинное платье по примеру ученого мужа; назавтра вам потребуется все подкоротить и обузить. Главное, не складывайте вещи впрок: утром вам их принесут, а вечером раздайте их и закажите себе новые». Что касается проповедников, то они гневно обличали эту демоном внушенную разнузданность, и нередко их красноречие приводило к публичному сожжению женских нарядов и уборов. В 1429 г. брат Ришар настолько тронул парижанок своими апокалиптическими увещеваниями, «что женщины в тот день и на следующий прилюдно бросали в огонь все, чем убирали головы, валики, прокладки из кожи и китового уса, которые вставляли в свои капюшоны, чтобы сделать их более твердыми и жесткими спереди; девицы сбросили рога (эннены) и хвосты, и множество прочих уборов». Но несколько недель спустя, когда парижане, ярые приверженцы бургиньонов, узнали, что брат Ришар был на стороне арманьяков, они «назло ему» вернулись к осужденной им моде. На севере Франции другой проповедник, брат Тома, выступая против роскоши и экстравагантности моды, вызвал восторг слушателей; женщины, против которых он настраивал толпу криками «Долой эннены!», не решались больше носить этот головной убор из страха, что толпа их потопчет. Но тирания моды оказалась сильнее страха перед вечными муками, поскольку эти дамы, по словам хрониста Монстреле, «поступили по примеру улитки, которая, стоит кому-то пройти рядом, прячет рожки внутрь, а когда все стихает, снова выставляет их, потому что вскоре после того, как проповедник покинул эти края, они принялись за старое позабыли, чему учили их, и понемногу вернулись к прежним уборам, таким же или еще больше тех, какие привыкли носить…».
Насмешки и обличения были бессильны против требовани1 общественной жизни, выдвигавшихся в среде аристократии. Роскошь в одежде способствовала ослепительному блеску придворной жизни; государи и правители стремились его поддерживать, раздавая по случаю больших праздников «ливреи» сеньорам из своего окружения. К наступлению нового, 1400 г. Карл VI заказал триста пятьдесят упландов своих цветов и со своим гербом, чтобы одарить ими всех при дворе, начиная от родного брата и заканчивая самым скромным из рыцарей. В свою очередь Людовик Орлеанский к новогоднему празднику 1404 г. раздал своим приближенным не только одежду и двести золотых шляп «наподобие железных шишаков», но еще и драгоценности, и золотую и серебрянную посуду общей стоимостью почти в двадцать тысяч ливров.