Повстанцы
Шрифт:
— Поезжай и остановись у Бальсисова двора, — приказал вознице Скродский.
Там помещик вылез из фаэтона.
— Ну, пан Юркевич, — обратился он к юристу, — проводите-ка меня на это хлопское сборище. Видите, сколько их тут набралось.
Опираясь на тросточку, он важно вошел в ворота — высокий, с поднятой головой, с выпяченной острой бородкой. Юркевич неохотно брел сзади — в двух-трех шагах.
Скродский, окинув крестьян взглядом, отрывисто спросил:
— Кто хозяин этого двора Иокубас Бальсис?
— Я,
— Что у тебя за сборище?
— Да просто, пан, брат навестил, так и несколько соседей зашли.
— Чтоб у меня с Сурвиловским поместьем — ни родства, ни кумовства! — прикрикнул помещик.
— Не знал я, пан, — тихо произнес Бальсис.
— Вам вчера было приказано с лошадьми и телегами в поместье прибыть. Отчего не явились?
Крестьяне безмолвно стояли, понурив головы.
— Отчего не явились? — зло прохрипел Скродский.
После недолгого молчания вперед выступил Пятрас.
В руке он держал дубовый кол — после отъезда дяди собирался подпереть ворота. Скродский и Юркевич подозрительно поглядели на рослого, крепкого парня с непокрытой головой. Небрежно откинутые русые волосы, вызывающий взгляд, крепко сжатые губы и немного высту-лающая вперед челюсть говорили о силе и упрямстве. Он встал одним боком к Скродскому, другим к крестьянам — так, чтобы видеть и своих, и панов. Широко расставил ноги, словно врос в землю, большими, жилистыми руками сжимая дубину.
Поглядев на односельчан, устремивших на него взгляд, Пятрас обернулся к пану и заговорил, медленно взвешивая слова:
— Вчера, пан, потому на работу не вышли, что два последних дня недели никогда не ходили. В эти дни свои поля обрабатываем. А завтра не пойдем потому, что слишком далеко нас гонят, да опять же на всю педелю. Ночи теперь холодные и травы мало. Куда деваться с волами без кормов и без харчей?
— Харчей можете забрать из дому, сколько влезет! Не мое дело вас кормить! — орал Скродский. — Барщинные дни я прибавил потому, что вы других повинностей не выполняете. Управляющий и войт это знают.
— Неправда, барин, — возражал Пятрас. — Все выполняем, а коли что еще не исполнили, так и время на то не приспело. Правда, братцы? — обратился он к поселянам.
— Правда!.. Чистая правда! — кричали все, подбодренные словами Пятраса.
— Ты кто таков? — гаркнул Скродский и шагнул в его сторону. — Бунт против меня затеваешь?
Но Пятрас не испугался.
— Я — Пятрас Бальсис, барин. Я не бунтую. Мы только правды добиваемся.
Слово "правда" больше всего взбесило пана Скродского.
— А! Ладно! Покажу вам правду! Сотню… нет, две сотни горячих! Взять!.. Связать!
Но Пятрас и теперь не испугался. Никто его здесь не схватит и не свяжет. Он продолжал дерзко прекословить пану:
— Нет
Юркевич, однако, подробно объяснил Скродскому статьи манифеста. Помещик знал: за ним пока сохранены суд и расправа.
— Все село будет наказано! — выкрикнул он, взмахнув тростью, словно собираясь собственноручно пороть крепостных. — А те, кто здесь, — вдвойне!
Он оглядел стоявших перед ним крестьян, перевел взгляд подальше, на кучку женщин у крыльца. И вдруг лицо его преобразилось. Злоба сменилась интересом, любопытством, и глаза сверкнули восхищенным огоньком.
В первом ряду женщин стояла Катре Кедулите. Синеглазая, с венком русых кос, изумленная и напуганная, прижимая к груди край сползшей косынки, она была очень хороша и выделялась в толпе.
Пятрас проследил за взглядом Скродского и все понял. Он решительно выступил вперед, и перед паном вместо пленительного девичьего образа внезапно возникло горящее гневом лицо парня. Одно мгновение казалось, что пан ударит его тростью — рука Скродского уже замахнулась, а рот исказился от ожесточенной ярости.
Но глаза и весь вид непокорного парня обличали страшную решимость. Пятрас стиснул дубину — даже мускулы напряглись. Минуту оба врага стояли лицом к лицу: помещик посинел, у него от злобы дергался подбородок, а парень, побледнев, напрягся, чтобы одним ударом дубины размозжить череп ненавистному пану.
Скродский не выдержал. Хлестнул тросточкой по лакированным ботфортам, повернулся и, сопровождаемый Юркевичем, зашагал на улицу.
— Ну, проклятый хлоп, тебе это так не пройдет, — процедил он, садясь в коляску.
Кучер пустил лошадей, и Скродский, преследуемый лаем собак, укатил из села.
Когда соседи Бальсиса опамятовались и начали расходиться, Пятрас нагнал Кедулите.
— Испугалась пана, Катрите? — спросил он, заботливо заглядывая ей в лицо.
— Ах, Петрялис, как увидала его страшные глазищи, что в меня впились, — чуть со страха не померла.
— Плохо дело, Катрите, приглянулась ты пану. Теперь берегись. Огибай поместье издали, а коли вызовут на работу, не ходи. Знаешь, что там ждет пригожих девушек.
Катрите покраснела и насупилась.
— Не дождется он! Я бы ему глаза выцарапала, нос расквасила!
Пятрас с восхищением улыбнулся;
— Ладно, Катрите, не робей, только в поместье — ни ногой.
— Пятрас, до чего я струсила, как увидела, что ты на пана — с дубиной. Неужто решился бы?
— А вот провалиться мне на этом месте, Катрите! Только бы он меня тронул. Так двинул бы — больше не потребовалось бы. Будь что будет! Довольно этой собачьей жизни!
Некоторое время они шли молча, задумавшись.