Повстанцы
Шрифт:
Акелайтис долго ворочался на своем ложе, пока наконец не уснул беспокойным сном, утомленный обилием впечатлений.
На другое утро, провожая гостя, Мацкявичюс говорил:
— Хорошо поступили, господин Акелевич, что заказали перепечатать. В этой книжке правильно рассказано о житье крепостных. Она поможет крестьянам уразуметь свои обиды.
Потом ксендз достал из кармана пачку бумаг:
— А тут несколько польских песен против правительства. Переведите. Они нам понадобятся.
Акелайтис взял, обещал перевести на литовский и, прощаясь, промолвил:
— Ксендз, недалеко от вас Шиленай пана Скродского, там живут Бальсисы. Замечательная семья. Старший сын Пятрас любит книгу, толковый. Может быть вам полезен.
Это подтвердил и Дымша, незаметно появившийся
Проводив Акелайтиса с Дымшей, Мацкявичюс раздумывал. Сегодня понедельник — стало быть, свободный день. В костеле он обычно выполняет свои обязанности только по воскресеньям и пятницам. В другие дни разъезжает, якобы тоже по костельным делам, а в действительности, чтобы повидаться с людьми. Мацкявичюс вспоминает, что в деревне Белюнишкяй молодой крестьянин надорвался, поднимая дерево в панском лесу. Надо его проведать. Ксендз заходит в комнаты, из стола достает какие-то травы, порошки, оставленные накануне Дымшей, все сует в карман и накидывает серую пелерину.
У крыльца уже ждет запряженный жемайтукас.
Ксендз садится в повозку и рысью катит по дороге. Будет сегодня что послушать жителям деревни Белюнишкяй.
Пан Скродский вернулся из Шиленай мрачнее тучи. Проклятые хлопы! Перепороть всех подряд! А с этого чертова детины шкуру спустить, засечь насмерть. Какая наглость! И вдобавок — перед доброй половиной села и перед Юркевичем…
Юрист всю дорогу до поместья хранил сдержанное молчание, только в передней учтиво осведомился, не потребуются ли его услуги милостивому пану.
— Нет, — ответил Скродский, стараясь говорить спокойно. — Хочу еще вечером написать дочери. Завтра вы мне понадобитесь. Итак, до завтра.
Кивком головы он отпустил юриста, а сам заперся в кабинете. Никакого письма он не думал писать, но, упав в кресло, прежде всего попытался унять нервы. Подобный афронт, да еще в такой обстановке! Почему он не огрел этого негодяя тростью? И, словно озаренный магическим пламенем, всплыл образ парня. Пан нахмурился, стиснул веки и даже головой затряс, чтобы отделаться от наваждения. Но парень, как призрак, стоял перед ним со своей дубовой палицей, пожирая Скродского страшными глазами.
Помещик встал, несколько раз прошелся по комнате, достал из шкафа бутылку старого венгерского, налил хрустальный бокал и осушил до дна. Приятная теплота разлилась по телу, нервы успокоились. Он выпил еще, подошел к дивану, поправил шелковые подушки и растянулся. Поганая рожа детины исчезла, зато как живой возник образ этой синеокой, русой девы. Что за красотка! Прежде пан Скродский предпочитал брюнеток: волосы цвета воронова крыла, искрящийся взгляд, бледные щеки — игра контрастов… Но все эти цыганки — Кармен, Лукреции — ему прискучили. На склоне лет папа больше манит идиллическая красота светловолосых, голубоглазых. Старинные польские романтики так и изображали литовок, но чтоб подобные девицы водились среди его крепостных, на это Скродский никогда не рассчитывал. Это не просто литовка, а типичная северная Кримгильда. Он видит ее лицо и стан. Высокая, стройная, сильная, глядит на него перепуганными глазами, но синева их какая-то жесткая, стальная.
Пан Скродский мечтает. Забрать девицу к себе в поместье, поселить в хоромах. Какая получится чудесная горничная! Вышколил бы ее, нарядил — сам губернатор позавидует.
Но как ее взять? В прошлом году и вопроса бы такого не возникло. Приказано — исполняй! Теперь дело другое. Манифест лишил права обращаться с крепостными, как со своей собственностью.
Пан Скродский позвонил. Вошел семидесятилетний лакей Мотеюс, верный слуга семьи Скродских. Пан придирчиво оглядывает фигуру старика. Настоящее чудище! Плешивый череп, затылок, обросший зелёной гривой, запавшие глаза, обвисшие, как у бульдога, щеки и этот бурый, как слива, нос! Вся дворня знала: после каждого обеда и ужина Мотеюс опоражнивает остатки из панских рюмок и бутылок, а в дни приемов и пиршеств напивается до бесчувствия. Еще никогда старый Мотеюс не казался Скродскому таким отталкивающим. Как приятно бы увидеть вместо этого чучела стройную, прекрасную, сильную синеокую деву с русыми косами.
— Вечный неряха, — заворчал пан. — Фрак в пыли, жилетка заляпана, а манишка и воротник — смотреть противно… — И вдруг раздраженно рявкнул: — Не сметь больше мне в таком виде на глаза показываться!
Мотеюс выслушал равнодушно, словно все это говорилось не ему, и спокойно обратился с привычным вопросом:
— Чего изволит пан?
— Чаю принеси и закусить чего-нибудь полегче. Скажи Аготе — пусть приготовит постель. Хочу сегодня пораньше лечь.
— Слушаюсь, пан.
Мотеюс исчез и через минуту возвратился с подносом. Вслед за ним ввалилась дебелая, уже не первой молодости женщина, с целой охапкой подушек и одеял. Мотеюс, как истукан, встал в оконной нише, а пан Скродский ел и косился на хлопотавшую у дивана Аготу. Еще одна образина! А ведь всего десять лет назад была весьма аппетитной женщиной. Как она умудрилась расплыться, раздобреть и лишиться всех своих прежних прелестей? Какая досада!.. И образ стройной, синеокой, русоволосой девушки опять возник в воображении пана Скродского.
Приготовив постель, Агота пожелала пану доброй ночи и вразвалку выплыла из кабинета, не рассчитывая еще чем-нибудь угодить пану. Поужинав, пан Скродский приказал Мотеюсу зажечь трубку, жестом велел убирать, а сам сел в кресло, за маленький столик, где стояли бутылка старого венгерского и хрустальный бокал.
Из всех покоев пан Скродский больше всего любит свой кабинет. Гостиная и столовая слишком просторны, пусты и холодны, спальня напоминает ему о болезни жены и последних часах ее жизни, как и ее будуар. Библиотека и детские комнаты запущены, неуютны. Только когда приезжает сын или дочь и начинают появляться гости, хоромы оживают и веселеют.
Расположение кабинета очень удобно. С одной стороны — никем не посещаемая библиотека, с другой — неизменно пустующая спальня. Стеклянные двери ведут на садовую веранду. Этот второй выход, укрытый от нескромных глаз, во многих случаях оказывал пану Скродскому значительные услуги.
Кабинет обставлен богато и комфортабельно. Стены оклеены темно-коричневыми обоями, несколько старинных картин хороших мастеров, на дубовом паркете персидский ковер, у окна, в углу, секретер, посреди комнаты — круглый стол на четыре персоны, вдоль стены, недалеко от книжного шкафа, маленький столик с двумя мягкими креслами — любимое место отдохновения хозяина. У столика — трубка с длинным чубуком, в ящике — курительный и нюхательный табак и коробки с только еще входящими в моду сигарами. В шкафу, на боковой полке, — бутылка излюбленного паном венгерского, поднос и несколько хрустальных бокалов. Священный долг Мотеюса следить, чтобы венгерское не иссякало ни в погребе, ни в кабинетном шкафу.