Пойдем играть к Адамсам

Джонсон Мендал У.

Как в ту ночь, когда милосердная рука отца усыпила его собаку, как в тот день, когда перед окончанием учебного года он сильно заболел, и ему пришлось пропустить вечеринку, как в тот день… как в тот день… он понял, что ему ничего не остается, кроме как принять жизнь такой, какая она есть. Она управляет тобой, а не ты ею. Нужно просто делать все, что в твоих силах, тем, что у тебя есть. Так говорил его отец.

Поэтому Бобби лежал в огороде и думал о незнакомце (или незнакомцах) на болоте и о Барбаре и Синди в доме. Все они зависели от него, только не знали об этом. Несмотря на то что он не считал себя трусом, ему было страшно.

Костер на болоте горел, но никто так и не пришел. Ночь растворилась в мокрой росе,

и небо приобрело зеленый оттенок. Любой взрослый, проходящий мимо, был бы поражен выстрелом из дробовика, но, к счастью (подумал Бобби), этого не потребовалось. В конце концов он начал клевать носом и заснул, уткнувшись розовыми щеками в скрещенные руки и оставив дробовик лежать рядом.

П

лен для Барбары становился все болезненней в физическом плане. После последних потасовок с детьми ее запястья и лодыжки были травмированы, а удерживающие ее веревки испачканы в крови. Конечно же, в данных обстоятельствах она не могла надеяться на скорое исцеление. В связанном, неподвижном состоянии ее тело неуклонно теряло гибкость и чувствительность. У нее медленно развивалась характерная постельному образу жизни болезнь, поэтому, когда дети поднимали ее, у нее какое-то время кружилась голова. Из-за кляпа во рту было постоянно сухо, а горло из-за тщетных попыток глотать распухло и болело. Губы из-за регулярного наклеивания и сдирания скотча тоже были сухими и воспаленными. Голодные боли в животе напоминали менструальные спазмы. Поскольку дети никогда не кормили ее досыта, сегодняшний отказ от сэндвича с курицей казался ей сейчас величайшей глупостью.

Конечно же, все это было не смертельно. Она знала это. У нее даже не останется ни единого шрама. И все же, если эти ее маленькие страдания рассматривать в целом, они складывались в одну большую пытку.

Сегодня добавились новые проблемы. Пол царапал и колол ее своим ножом. Джон лишил ее девственности, неуклюже, но лишил. У нее было небольшое кровотечение (совсем небольшое, как она заметила, когда ей позволили встать). Сейчас осталось лишь едва ощутимое жжение между ног.

Конечно же, здесь присутствовал и психологический аспект. Она не только испытала унижение, у нее появилось ощущение «падения». С каждым днем ее статус взрослого неуклонно снижался. Она начинала как их смотрительница, а теперь опустилась до одного с ними уровня – и даже ниже, из-за того, что стала объектом игры. Если утром они едва осмелились раздеть ее донага, то к полудню уже изнасиловали. Завтра она будет ненамного лучше той куклы Барби, превращение в которую предсказывала ей Терри.

Завтра, – сказала себе Барбара. Мне нужно подумать. О, почему я всегда так говорю, когда думать не получается?

Она поняла одно. Если ее тело было узником Свободной Пятерки, то ее разум был узником ее тела. Постоянные жалобы, подаваемые в мозг нервными окончаниями, – не думай ни о чём, пока не разберешься с этим, этим и этим, – создавали прерывистые помехи, которые заставляли ее перескакивать с одной темы на другую. Как бы она ни пыталась представить себе завтрашний день, в голову приходило лишь то, что он будет хуже, чем сегодняшний.

Завтра Пол изобретет новые способы дразнить и мучить ее (и этого она действительно боялась). Сегодня днем, когда он начал водить по ней ножом, едва не поранив кожу, он был просто Полом. Однако со временем его лицо стало напоминать гипсовую маску удовольствия, и даже праведности. Будто то, что он делал, было для него – по его мнению – самым правильным делом на свете. Он походил то на мстительного солдата, поджигающего костер Жанны Д’Арк, то на доброго седого монаха, выслушивающего признания в ереси распятого на дыбе грешника. Барбаре казалось, что этот маленький мальчик просто сошел с ума. Сдерживающий

его тормоз – страх перед родительским наказанием – мог отказать сегодня днем, а может и завтра. Если это произойдет, он может серьезно поранить ее ножом или того хуже. А если он сделает это один раз, то в своем безумии уже не остановится. Барбара видела это. Видела, что завтра может умереть сидя, привязанная к стулу в гостевой комнате в доме Адамсов. Какие бы другие мысли ни приходили ей в голову, эта страшная картина продолжала стоять у нее перед глазами – маленький мальчик, снова и снова наносящий ей удары ножом.

Завтра – мысли снова резко сменили направление – Джон, вероятно, снова попытается изнасиловать ее, и, вероятно, ему это удастся. Тут ее мысли разбились на мелкие фрагменты и разлетелись (в очередной раз) одновременно в разные стороны. Страх перед беременностью… печаль… Джон… Мидж…

На первом курсе с Барбарой училась девушка по прозвищу Мидж [5] . Миниатюрная, жизнерадостная брюнетка, душа любой компании. В ночь после чемпионата Индианы она и ее парень развлекались, катаясь на машине по автострадам, в итоге врезались в опору путепровода и погибли.

5

Midge – мушка (англ.).

Подобные вещи, конечно же, вызывают шок в кампусе, даже в таком крупном, как их. Последующие несколько дней разговор обычно сводился к фразам «Я знала ее…», или «Моя подруга знала ее…», или «В прошлом году она ходила со мной на американскую литературу…» и тому подобное. Все сводилось к тому, что один из нас мертв, уже мертв, мертв по-настоящему. Это вызывало трепет. Затем следовали – незрелые, если разобраться, – рассуждения о жизни, любви, Боге, философии и так далее.

В общежитии, где жила Барбара, поднимался еще один вопрос: если б вы знали, что завтра умрете, разве вы не пожалели бы, что не прыгали в постель с каждым парнем, который когда-либо просил вас об этом? Вопрос, наверное, не очень оригинальный, и вряд ли вызовет оригинальный ответ. «Да, я пожалела бы, наверняка пожалела бы». Девушки качали головами. Поскольку умирать они, конечно же, не собирались (на самом деле это был единственный случай смерти студентки в этом году), то не изменяли своим правилам. Просто размышляли над этим.

Смерть Мидж не имела для Барбары особого значения до сегодняшнего вечера, когда она начала задаваться вопросом: если бы ты знала, что попадешь в плен к группе детей и будешь изнасилована шестнадцатилетним подростком, разве ты не отдалась бы Теду, когда он этого захотел? Да, конечно отдалась бы, – сказала себе Барбара. Несомненно. Тогда в этом было бы, по крайней мере, что-то приятное.

Тед тоже был пловцом.

Не олимпийского уровня – в команде бытовала шутка, что в двадцать ты уже стар для плаванья, – но он был хорош, как и большинство молодых людей. Они встретились в бассейне и устроили заплыв, как пара молодых выдр, после этого стало считаться, что у Барбары есть бойфренд.

Тед обладал и рядом других качеств. Он мог быть серьезным. Усердно зубрил учебники и даже потом размышлял над прочитанным. Был добр и необычайно тактичен для такого молодого парня. От него приятно пахло. И хотя он был силен как бык, с Барбарой вел себя на удивление мягко и сдержано. Однажды вечером после очередной игры (это было на следующий год после их знакомства, ставшим последним) они тоже дурачились и катались на его машине, пока он не свернул на огромную пустую стоянку, припарковался и стал клеиться к Барбаре. Он был первым, чьи приставания не вызвали у нее отвращения. Скорее, она была удивлена.