Поют камни
Шрифт:
Хорошо сказать — спрятать, а попробуй спрячь от людей такое диво. Один за другим поднялись люди, услыхав шепотки Клима и Аниски. Всем охота было на Анискин камень поглядеть. Словно в квашне тесто, рос ком вокруг счастливых в ту ночь Клима и Аниски. Кто ахал, кто головой качал при виде такого чуда-камней, а кто-то сказал: «Ну, солдат, привалило тебе счастье! Теперь избу новую поставишь, купишь сапоги (заветная мечта каждого мужика в те поры)». А один паренек заприметил, что по-разному играют камни. «Ишь ты, какой камешек! — сказал он. — Днем холостой, а вечером женатый. Днем одним
Так до солнышка и пролюбовались люди на Анискины камни…
В те годы говорили люди, что коротка была жизнь рабочего человека, а еще короче оказалось солдатское счастье. Только день да ночь полюбовались Клим с Аниской на дары земли уральской — редчайшие самоцветы, позднее названные «александритами».
Если бы были похитрее Клим с Аниской, то, может быть, и спрятали камни, да опять доверчивость их подвела. На другой же день, под вечер, сам управитель из Екатеринбурга прикатил. Насулил Климу и Аниске горы золотые, увидав камни в Анискиной тряпице, а на деле — дали Климу пять рублей, а Аниске на платье ситцу приказал управитель отрезать.
На том все и кончилось.
Много с той поры над Уралом ветров прошумело, когда Аниска самоцветы редкие нашла. Говорят, один только их последыш и выжил, глубоким стариком уж был, за Советскую власть пошел воевать…
Быльем поросли те места, где когда-то прииск стоял. На месте приисковой грязи и нищеты, да гнилых балагуш вырос белокаменный городок со светлыми школами и домами. А на самой высокой сопке Дворец культуры красуется. Часто он огнями сияет, когда народ в нем отдыхает.
В праздники или когда свадьбы бывают, будто еще веселей и светлей огни во дворце горят.
Недавно мне довелось там свадьбу увидать. Женился правнук Клима Кокушки, тоже Клим, демобилизованный воин — техник рудника. Женился он на учительнице местной школы.
Любопытно было глядеть: когда невеста наклонилась над столом, чтобы расписаться, на груди ее сверкнул чудесный александрит — подарок жениха.
ГАБИЕВКА
Говорят, с незапамятных времен на горе Дедюрихе лес не растет, зато на перевале великое множество людей проходило.
Гора Дедюриха не простая гора, а с зацепочкой. Потому что много дорог через нее пролегло. Тут тебе и на Карабаш, на «Черный камень», тут и тропа к веселой и буйной Сак-Ялге, и на Осиновый шихан. Недалеко и сама Юрма, «Не ходи туда». И на Кресты, откуда дороги на Пермь, Уфу и Оренбург, а дальше тракт на Златоуст и в Зауралье.
Деды в старину молву плели про Дедюриху-гору. Будто многих Дедюриха на перевале свела, многим головы кружила. Заводчика Демидова с Шайтаном свела. Помогла Демидову так припугнуть Шайтана, что тот от всех горных богатств отступился. И Данилку Семигорка увела, когда еще девкой была и Дедюркой звалась. Самонаилучшего рудознатца так околдовала, что и по сей день незнамо куда девался парень.
Свела Дедюриха
Разный люд шел в те времена на Урал. Беглых, как и много лет назад, ловили на бойких местах, где мог пройти человек. Для приискового и заводского начальства было все равно: беглый или бродяга. Лишь бы узду на него надеть и в шахту отправить. Поднимай руду, а не будешь — плеть, розги, а то и цепь к тачке и в землю, в шахты. Не видать тогда человеку леса, солнца и жизни. Верно ведь тогда говорилось: «Паук паутину плел, смотритель штрафную библию завел». Все туда заносил.
И про погонял не одна побасенка среди рудничных ходила, вроде такой: «Погоняла был у нас проворный, сам у себя жилу украл». Ну а больше всего про свою судьбину рабочие да рудничные говорили: «Хитрое золото. Кому кудри завьет, кому в кандалы ноги закует…»
Был Радион рудничным. Характером степенный, веселый человек. Лицом видный, глаз добрый, волос русый. На работе исправный. Вперед не лез, и в обиду не давал себя. Откуда он пришел на рудник, никто не знал. Только одно хорошо было известно всем — принес Радион в лохмотьях гусли, как комок родной земли, и сроду с ними не расставался. Песельник был он отменный.
Сгоношил он себе землянку с печкой и оконцем. Своего пока гнезда не свил. Жил бобылем, оттого что заноза, которую он любил, в два сердца входила. И заноза-то была небольшая — девчонка неказистая такая. Рудничные девки на подбор. Любому парню под стать. Крепкие, румяные богатырши, одна к одной. Красотой и характером — шиповник во цвету. Радионова же заноза — долгонькая, тонкая, волосом сбела, одними глазами за душу хватала — больно жарко на парней глядела. Тем и Радионово сердце взяла. И все же не с Радионом жизнь свела, а за богатством она погналась. Своя изба, а не то, что у Радиона землянка, ветром сколоченная, снегом конопаченная.
А народ на заводы и рудники всё гнали. Обживался горный край, где в лесах и тропы путней не найдешь.
В тот день, когда этот брат названый объявился у Радиона, Дедюриха словно провалилась, такая метель была. Застонали вековые сосны, завыли поземки на земле, как голодные волки. Жутко было тогда человеку одному в лесу оставаться.
Вот потому и не имел Радион привычки такой: не пустить пришлого человека, да еще в непогоду. На краю рудника стояла его землянка-балагуша.
Когда пришелец постучался в дверь Радионовой землянки, живо соскочил Радион с печки, поглядел в оконце, хоть ничего не увидал, так замело все кругом. Вышел он на мороз и в страхе отшатнулся. Человек едва на ногах держался. Застыл весь, от мороза опух.
Живо подкинул Радион дров в печурку, помог гостю снять с себя лохмотья. Дал ему тулупчик, пимы и еды.
Долго прохворал пришелец, а когда в себя пришел, навовсе у Радиона остался. И раньше в ненастье иль от хвори в пути многие к Радионовой землянке дорогу находили. Придут, бывало, отдохнут дня два и уйдут опять. Редко кто долго жил. А когда, пойдут, то кто доброе слово скажет, кто молчком поглядит в глаза Радиона и словно искорками обдаст. И уйдут туда, куда уходили другие. В далекий край, что Сибирью зовется.