Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
– Подготовил-подготовил! Почему прежде не поставил меня в известность?!
– Да как же можно. Слухи - что кисель на воде.
– Ну, а теперь можешь о замыслах своих сказать? Пусть кисельных.
– Мыслим послать по твоему слову, государь, полки из Вязьмы, где стоят полки воеводы князя Василия Шуйского, и из Великих Лук, где стоит с полками воевода князь Ростовский. Оттуда же пару полков перебросим в Опочку уже теперь. Обоз пошлем с огнезапасом. Все остальное - на плечи твоего наместника Сабурова.
– Воеводы достойные, да и меры твои заслуживают одобрения. Нынче же шли гонцов с моим словом.
– Все уже предупреждены.
– Ишь ты, прытко.
Не понятно, одобрил ли спешность дьяка царь или осудил хоть и малое, но самовольство, ведь гонцы были посланы без его согласия. Дьяк же сделал вид, будто похвалили его за расторопность, поэтому заверил:
– Начистим зубы, государь, ляхам и литве.
– Не спеши. Опочка - слабая крепость. Стены не каменные. Городня. Она не выдержит ядер осадных пушек.
– Стены, может быть, и не надежны, но там сотник твой, государь, не дрогнет. Я верю в него.
– Поживем - увидим. Не станем, однако, терять надежды. Главное - с помощью не припоздниться.
– Все просчитаем. Все предусмотрим.
– Хорошо. Стало быть, с одним вопросом покончено. Продолжай, князь Андрей, свое слово дальше.
Не упуская ничего, повторил князь Андрей Старицкий услышанное от Михаила Глинского, удивив дьяка Посольского приказа и глубоким знанием дел в Европе, и осведомленностью о междоусобной борьбе королевских семей. Дьяк готов был поклясться, что предлагаемое царевым братом взято у кого-то взаймы, пытался даже вычислить, кто из подьячих его приказа мог снабдить Старицкого столь обширными сведениями, но его размышления прервал Василий Иванович:
– Как, Посольский приказ? Принимаемо ли?
– Разве мудрое слово может стать неприемлемым?
– Не оценки сказанного моим братом спрашиваю! Я оценил их сам еще накануне, когда он поделился своими соображениями со мной. Я хочу знать, успеем ли мы обменяться посольствами до приезда к нам барона Герберштейна? Да и посольства польского короля?
– Успеем, если поспешим. Из чего я исхожу? Барон тронется к нам, проведя пару месяцев в Польше. Делать ему там так долго нечего, но он намеренно потянет время, дабы потом сказать тебе, государь, сколь трудно велись переговоры с Сигизмундом и что только благодаря его усилиям удалось склонить короля на кое-какие уступки. Конечно, уступки мелкие, но он выпялит их куда выше бугра. Посольский приказ нынче же подготовит предложения о наступательном союзе против Польши и Литвы с великим магистром Тевтонского ордена с бароном Альбертом Бранденбургским, а с Христианом Вторым еще и против Швеции. Христин Второй, как верно сказал Андрей Иванович, более всего опасается Швеции и пойдет с нами против Польши, если мы обяжемся тревожить Швецию. Особенно когда она станет притеснять Данию.
– Кого предложишь в послы?
– В Копенгаген - дворянина Микулина, он - моя правая рука. В Кенигсберг - дворянина Загряжского.
– Не послать ли над ними бояр думных? Чтоб по-знатней посольство.
– Думаю, нет в том необходимости. Нужно им показать, государь, что не ты имеешь большую нужду в договоре, а в первую голову они. Да и в самом деле, союзы им выгоднее, чем нам. Пошлешь князей, а тем более из бояр думских, иначе все будет выглядеть в их глазах, и они потребуют для себя больших выгод. Приемлемо ли подобное для тебя, государь?
– Разумно. Принимаю. Готовь посольства. Спешно. И чтоб необременительные. Подарки Христиану Второму и барону Альбрехту упаковать во вьюки. Повозок вообще не брать.
– Это вдвое, а то и втрое ускорит движение.
– Подумай еще и о том, как наши тайные союзы станут известны и барону Герберштейну, и королю Сигизмунду. Так все обставь, чтоб уши не торчали.
– Сделаю. Комар носа не подточит.
Свое слово дьяк Посольского приказа сдержал. До выезда в Россию барона Герберштейна обменяться клятвенными грамотами с великим магистром Тевтонского ордена успели. Только с датскими послами случилась заминка, и тогда по совету дьяка Василий Иванович повелел приставам, выделенным для встречи императорского посольства, тянуть время. Каким образом? Делать долгие остановки под предлогом усталости лошадей, нуждающихся в добром отдыхе. Для передвижения выбирать лесные дороги, на которых не слишком разбежишься, а к речкам посольство выводить туда, где нет мостов. Наводить же мосты для переправы не проявляя прыти. Вернее, мельтешить, но без толку. Пусть думают, что у нас нет порядка, нет должной повинности у села, а сами селяне ленивы и неповоротливы. У России не убудет от такого умозаключения иноземцев.
– Вы должны так подгадать, - поучал Василий Иванович приставов, - чтобы под Вязьмой или Волоколамском пересеклись пути барона и датских послов, которые станут возвращаться домой после моего приема. Их общения между собой лучше не допустить, а барону, вроде по установившейся дружбе, шепнуть, что, дескать, с Данией заключен договор против Швеции и Польши с Литвой. Очень важно для державы моей, чтобы вы не оплошали.
– Не оплошаем, государь. Наизнанку вывернемся, стараясь угодить посольству, особенно барону, но мы ж не виноваты, что людишки ленивы и не умеют ловко что-либо делать.
– Вот-вот, лень и глупоумие. И еще - полное непослушание.
Задумка удалась лучше некуда. Судить можно обо всем этом по сообщению барона Герберштейна императору. В нем он пишет и о неустроенности глухих рытвенных дорог, с непролазной грязью в низинах и о полном отсутствии мостов через все до единой речки. Барон описал и нравы русского крестьянина: ленив, неповоротлив, неумеха. Высказал посол недовольство приставами, которые, правда, старались по мере своих сил, но не могли одолеть равнодушие и лень. Так и не догадался ученый и хитрый барон, как характеризовали современники Герберштейна, что его просто-напросто водили за нос, везли не по прямоезжим и ухоженным дорогам, а специально выбирали глухомань. Мог бы понять это, чуть поразмыслив. Ведь после Вязьмы повезли его по широким дорогам с добротными мостами через реки и речушки, но настолько был уверен барон в своей оценке, что не мог уже мыслить о России иначе, как о ленивой и непослушной даже царям стране. Ну, да Бог с ним. Его оценка ничего не могла изменить в самой России.
Вопреки обычаю Кремля откладывать прием прибывающих послов не менее чем на неделю, Василий Иванович назначил барону Сигизмунду Герберштейну встречу в большом тронном зале на следующий же день после его приезда. Правда, сам прием ничем не отличался от других, в которых заинтересована Россия: царский трон на возвышении сверкает драгоценными каменьями, за спиной государя пара белоснежных рынд. Справа от Василия Ивановича - брат Андрей, слева - дьяк Посольского приказа. От них, словно крылья взлетающего лебедя - рынды. В белом бархате, шитом жемчугом, в белых же высоких шапках. «Крылья» эти упираются в лавки, покрытые узорчатыми полавочниками; на лавках расселись бояре по знатности своего рода. Все в мехах и бархате, в куньих горлатных шапках.
Тихо и чинно в тронном зале. Никто не шелохнется. Таково правило. Точно в установленное время туда вошел барон Герберштейн в сопровождении своих людей. Он нес, как что-то священное, запечатанный печатью императора свиток. Перед троном барон поклонился в пояс.
– Мой господин, император великой империи (при этих словах царь встал), и его наследник Карл Второй (Василий Иванович снова встал) шлют тебе, царь всей Руси, слово братской дружбы.
Барон припал на колено перед троном государя и подал ему свиток. Подьячий Посольского приказа, он же толмач, стоял сбоку в нескольких шагах от трона, чтобы, как было принято, взять свиток, но Василий Иванович, жестом остановив его, сам принял послание.