Пожарский 4
Шрифт:
В Москве готовился большой и очень торжественный приём. К сожалению, только для своих, без иноземных послов — с одними война, другие со страху сами разбежались. Но пышность ожидалась неимоверная. По всем приглашённым был разослан специальный рескрипт, регламентирующий в деталях, как следует вырядиться. Послов нет, но шпионы-то есть! Вот пусть и отчитываются своим государям, кто тут на самую широкую ногу гуляет.
Сторонники Лжедмитрия организовывали празднование в Тушинском дворце. Дворец хоть и мал был, зато вокруг по европейской моде обрядили лесок, придав ему вид
Тула разбилась на целое созвездие силовых центров, концентрировавших вокруг себя союзников, кто сколько может.
Прочие города (а точнее, проживающее в них дворянство), представители городков, городишек и имений стягивались в эти точки сообразно политическим склонностям.
Марина наконец-то вытрясла из отца деньги на содержание! Это вызывало в её душе одновременно триумф и досаду. Времени на украшение подобающего особняка к новому году совсем мало! А ведь нужно ещё успеть разослать приглашения, подобрать повара, составить меню и программу! Местным медведям такого тонкого задания никак поручать нельзя.
Радовало же то, что Марина смогла уже съехать из дома Трубецкого-отца. Она больше не будет приживалкой! Пора, пора формировать величественный образ русской царицы. А то смотрят на неё свысока некоторые.
Ежи Трубецкой, объявленный главным рындой* царицы, последовал за ней. А вот Лизоньку, к неудовольствию Марины, родители из-под своей опеки не отпустили, сказавшись сложными временами, да и вообще вежливо разъяснили полячке, что фрейлины, подходящие для невесты, для русской царицы уже невместны, а полагается окружить себя дамами, пусть и молодыми, но уже замужними. О Лизином же браке покуда и речи нет, так что путешествовать за царицей ей будет неприлично.
*Охранником-телохранителем.
Прежде чем съехать, Марина попробовала было фыркать и топать ножкой, но Никита Романович, соизволивший в этот раз переговорить с полячкой лично, неожиданно прямолинейно заявил:
— Положение ваше, сударыня, весьма спорно и шатко. Даже если Василий Скопин-Шуйский не устоит, и Дмитрию Фёдоровичу удастся вернуть Московский престол, то многие начнут вслух, и изрядно громко, уверяю вас, задавать вопросы, которые и сейчас обсуждаются в личных беседах. И первый из них: самостоятелен ли Дмитрий Фёдорович, и если всё же нет — то кто им управляет?
— Так я же и говорю вам! — Марина с отчаянием от того, что её никто не слышит, прижала руку к груди. — Он полностью под влиянием альвийской ведьмы!
— В таком случае, уважаемая Марина Юрьевна, я бы посоветовал вам быть готовой к заявлениям, что брак ваш недействителен ввиду невменяемости супруга, и, соответственно ребёнок ваш, — Трубецкой удержался от тыканья пальцем, но глазом стрельнул так, что полячка невольно защитным жестом прикрыла почти незаметный живот, — будет признан… незаконнорожденным.
Марина прикусила губу. А ведь этот хитрый дядька недаром ни разу не зазвал её мужа ни царём, ни даже царевичем, да и вообще намекнул на скользкость ситуации…
А если взаправду: может ли Дмитрий Фёдорович претендовать на статус хотя бы мужа, либо она, дочь польского магната, носит под сердцем байстрюка-ублюдка*?
*Если вы не в курсе —
оскорбительное наименование
незаконнорождённых детей.
Марина так сильно старалась уверить всех, будто носимое ей дитя — от царя Дмитрия, что и сама незаметно поверила в это, и высказанный намёк поразил её настолько, что вопреки всем правилам этикета полячка резко развернулась и вышла из комнаты, не произнеся более ни слова.
— Резковато вы, батюшка, — слегка укорил отца Юрий Трубецкой, молчаливо присутствовавший при всём разговоре.
— Резковато аль нет, а соображать она должна! — Трубецкой сердито повёл плечами и привычным механическим жестом погладил родовой перстень с крупным голубовато-зелёным камнем. — Она примчалась-то — ишь! Думала, щас все бросятся в ноги ей падать, помирать от восторгов. Разбежалась! Тут, знаешь ли, на хороший кусок столько ртов пораззявлено, чтоб ещё с поляками делиться…
Юра решился, чуть подвинул кресло и сел напротив Никиты Романовича за тот же стол:
— Отец, вы должны знать. Однако это секрет, — он максимально понизил голос. — Ребёнок Марины…
— Твой? — сощурив правый глаз и приподняв левую бровь, грубовато спросил Трубецкой-старший.
— Как вы узнали?
— Нешто я не вижу, какими масляными глазами ты на её смотришь? — старший Трубецкой почти по-медвежьи закряхтел. — Вот что. Поддержать вас открыто не могу. Сразу подозрения появятся. Сейчас, чтоб ты понимал, у Маринки шансов ноль. Но! — он ткнул в потолок крепким пальцем. — Папашка её мошну согласился раскрыть. Тоже на большой куш надеется, дурак. Но мы его разочаровывать не будем, может платить — пусть платит! Однако, голые деньги — это что?
— Звон пустой? — усмехнулся Юра, вспомнив старые беседы о политике.
— Верно. Их надо в силу обратить. Маринке денег отсыпь — она первым делом дворец купит, балы начнёт устраивать да платья кажну неделю шить. Девка же! А если те деньги на силу обратить…
— Тульские пойдут?
— Не-е, вряд ли. Пока не будут уверены в явном перевесе, так и будут глотки драть, обсуждаючи. Но скажу тебе, кто пойдёт. Силушка тут под Тулой скопилась немалая, как бы не больше боярского войства.
— Казаки, что ль?
— Да кого там только нет. По старому времени, я бы сказал: сброд! И казаки, и городские кто без работы остался да в ополчение потянулся, и дворянчики мелкие, и крестьяне даже, шут их разберёт — чьи…
— Батюшка, да разве ж это сила?!
— Сила, сынок. Не знаю, каким чудом, но нашёлся человечек, прекративший эту кашу в армию. Только вот проблема: стоят они под Тулой давно, припасы подъели, деньгой небогаты, и ежли их не подобрать — как есть по округе ватагами расползутся грабить. Я бы себе взял, да у меня на то казны нет. А у польского магната — есть!