Пожилые записки
Шрифт:
– Вот вы сейчас матом ругаетесь, а после этими же руками хлеб есть будете!
Еще я сомневался в правильности своего психологического открытия, как подоспело подтверждение. В американском городе одном подошла ко мне женщина и сказала, что целиком согласна, такое богатство воображения – факт, а не гипотеза, и она готова это подтвердить случаем из собственной жизни.
Она сидела как-то в очень интеллигентной компании, и очень-очень интеллигентная дама величественно сказала ей:
– Передайте мне, пожалуйста, хрон.
– Хрен, что ли? – легкомысленно переспросила рассказчица.
У
– Вы это слово прямо так и произносите?
А что касается ревнителей чистоты российского слога, то сквозь их упреки проступает порой сокровенное их мировоззрение, и легкий пробегает у меня по коже холодок. Один такой ревнитель позвонил моей приятельнице и с возмущением сказал:
– Ты понимаешь, Губерман всё называет своими именами, он запросто произносит названия мужских половых органов и даже не брезгует женскими!
Этот глагол – «брезгует» – настолько много говорит о ревнителе, что только жалость испытал я к искалеченному человеку.
Но коротко пора сказать о главном, для чего затеял я всё окончание этой главы. Оттаявшие, ханжеской коры лишившиеся люди – несравненно лучше слушают стихи, гораздо тоньше реагируют на слово; ощутимо повисает в воздухе аура тесного взаимного общения, и через два часа работы не усталость, а подъем и силы чувствуешь. Как будто муза вольного дыхания, незримо в зале побывав, с тобою благодарно поделилась избытком собственной добычи.
О ЛЮДЯХ ХОРОШИХ
Заголовок этот часто мелькал в разных газетах того канувшего времени, и даже рубрики такие заводились, чтобы непрерывно повествовать о всяческих ударниках, ревнителях и праведниках (с точки зрения властей, разумеется). Скучно было читать эти сусальные фаль-шаки, хотя порой среди муляжей попадались подлинные человеки. На тропу эту исхоженную стать пора и мне.
Хоть лично я к хорошим людям склонен был всю жизнь относить очень разных. И вне всякого сомнения – всех тех, кто как-то мне помог однажды жить. Оказав поддержку, проявив надежность, дав совет. Или, на худой конец, – одарив чуть новым ощущением того мира и времени, в котором довелось расти и прозябать.
Так, не забуду я вовек нашу соседку в том поселке возле Красноярска, где отбывал я ссылку после лагеря. Валя навещала нас часто и всегда притаскивала гостинцы. Там было принято (или с голодных лет повелось) нести в подарок банку помидоров, огурцов, грибов или капусты – разумеется, домашнего засола. И на пьянку дружескую с этим приходили, и как цветы на день рождения несли. А как-то Валя на закате забежала к нам с большой банкой грибов. Она обычно не рассиживалась, но с охотой выпивала рюмку-другую, что-нибудь неторопливо повествуя, сплетничая о соседях или расспрашивая нас о прелестях былой столичной жизни. А на этот раз ушла почти сейчас же, наотрез от угощения отказавшись.
И явилась рано утром, я был дома – значит, это было в выходной. Уже с порога весело-заботливо нас принялась она расспрашивать, как наше драгоценное здоровье, как мы спали и что слышно вообще. Я отвечал ей, мельком похвалив грибы. Мы в Сибири с Татой понемногу пили каждый вечер, так
– Вот и слава Богу, – радостно сказала Валя. – Я теперь эти грибы тоже брать буду. А то насобирала как-то, почитай, два года стоят, а всё боялась дать своим попробовать, уж больно незнакомые какие-то грибы.
Я много больше с той поры стал в жизни понимать и Вале по сию пору благодарен.
А в ранние года я даже стихи (чуть ли не басни) изредка пописывал о людях хороших:
Тем, чей дух погряз в уродстве,
вот рассказ о благородстве.
Как-то муж к жене пришел,
там любовника нашел,
только бить его не стал,
потому что тот устал.
Из этого высокого стиха легко понять, как неотступно интересовала меня всегда эта высокая тема. Отсюда и накопилось у меня столько историй.
Из них одна израильская – говорящая о некоем прекрасном человеке. Близкий друг мой в первый год приезда так однажды обнищал, что лихорадочно задумался, где можно срочно раздобыть какие-нибудь пусть не крупные, но быстрые деньги. И вспомнил о приятеле, который хоть немного, но устроить мог немедленно, притом не в долг, а насовсем. Приятель тот руководил лабораторией по искусственному оплодотворению молодых женщин, которым не удавалось забеременеть естественным путем. А потому там постоянно требовались доноры, готовые за пятьдесят (по-моему) долларов сдать порцию своего заветного мужского содержимого. И в рассуждении такого легкого и справедливого заработка друг мой побежал к своему приятелю. А тот ему прекрасные сказал слова:
– Ты вот что, на тебе пятьдесят долларов, катись отсюда с такой скоростью, чтоб я тебя не заметил. А прижмет – еще раз дам. И чтоб сюда не появлялся. Ты же с одного-единственного раза себе жизнь испортишь: ты с тех пор, как семя сдашь, едва заляжешь с бабой, сразу будешь думать только об одном: сейчас опять пропадут пятьдесят долларов!
Этого приятеля с уверенностью следует занести в хорошие люди. Как тех – я повторяю сознательно, – кто помогает нам ориентироваться в жизни.
А вот недавно, например, когда какие-то удачные концерты были, и записки, и цветы, и мог я невзначай вдруг о себе подумать с восхищением – подвернулась мне история, рассказанная тещей. Полагаю – не случайно, ибо теща у меня – заведомо хороший человек.
Качалов, знаменитейший артист, ей это некогда рассказал по свежему впечатлению. Он как-то вышел в доме творчества пройтись перед обедом по морозу. Шел, помахивая палкой, и неторопливо размышлял. О том, что жизнь прожил не зря, что чтец великий, что в театре всеми почитаем и артист народный, трижды высшей премии лауреат. А в это время вывернулась из-за угла худая пригородная лошадка, запряженная в телегу, испугалась палки у прохожего в руке и в сторону шатнулась боязливо. А возница ее чуть огрел кнутом для воспитания и с добродушием сказал: