Пожитки. Роман-дневник
Шрифт:
Агрегат установили на плиту, огонь возгорелся, внутрь хлынул поток воды, посыпался сахар, дефицитные дрожжи. Все щели на кухне – в окнах, под дверью – плотно заткнули тряпьем, и скоро я понял почему. Сладковатый, абсолютно эксклюзивный аромат приравнивал чинимое на нашей родной советской кухне к выдающимся преступлениям Содома и Гоморры. Так, по крайней мере, следовало трактовать официальное отношение к частному производству спиртного.
Люди, которых я хорошо знал, члены моей семьи стали какими-то по-хорошему чужими в тот момент. Они, если угодно, затевали путч – поскольку, может быть впервые в жизни, занимались чем-то интересным, опасным,
Спустя несколько часов производители производимое отведали, еще раз отведали, одобрили, разлили в тщательно вымытые бутыли, заткнули их туго свернутыми бумажками и… прибрали. Да не пьянства ради, а порядка для. В нашу ведь развратную эпоху поллитрой никого не удивишь, тогда как в те времена поллитра служила валютой, способной твердостью поспорить даже с червонцем.
К слову сказать, наша семья не могла пожаловаться на обилие финансовых средств. Совокупный доход был сравним с зарплатой инженера средней руки. Хотя изредка поступали алименты от papa . Помню, однажды пришло целых восемь рублей за девять месяцев. Поэтому иной раз мы пускались на авантюры с лотерейными билетами или пробовали стяжать наличность. Я запомнил две таких попытки.
Как-то в народе разлетелся слух о том, что горлышко бутылки из-под шампанского по диаметру соответствует размеру десятикопеечной монетки, гривенника. Трудно сказать, открылась ли тогда какая-нибудь Америка, но энтузиазм весьма быстро овладел массами: «десьтюнчики» стали редкостью. Мы также обзавелись соответствующей посудой, ежедневно старались просунуть внутрь побольше якобы случайно образовавшейся в карманах мелочи, но прозрачность бутылки, возможность постоянно видеть количество накопленного погубили идею на корню. Примерно через месяц мы опытным путем установили, что вытрясти гривенники из «шампанского» не труднее, чем просунуть в него.
Вторая попытка связана с канонической копилкой. Да не в виде свиньи или еще какой плебейской чуши, а вполне скромной деревянной кубышкой величиной с два хороших кулака, расписанной под хохлому. Прорезь позволяла наполнять кубышку цельными металлическими рублями. Постепенно в ее недрах образовалась сумма, которой суждено было способствовать появлению одной из важнейших вещей в моей жизни. Упрочить то, что живет во мне до сих пор и что во мне останется, надеюсь, до самой смерти. Об этом сейчас и поговорим.
«Комета-209»
Музыка – первый жизнетворный наркотик для меня. Он же, видимо, и последний. По крайней мере, сколько себя помню, я всегда представлял, как в заключительный день, когда закончатся все необходимые ритуалы – ответственные до ужаса, откровенно страшные, но столь необходимые для субъекта, которому небезразлично, где он окажется после смерти: в адовом жерле или под сенью райских кущ, – я прошу поставить мне (название произведения с возрастом постоянно меняется), поставить мне эту музыку и удалиться, ибо она – единственное, что я хочу слышать на закате своей жизни, а видеть я вообще ничего не хочу, поэтому намерен слушать чарующую мелодию закрыв глаза.
Можно ли рассуждать так –
О божественной природе музыки сказано уже столько, что хочется переиначить известную фразу: «Не мешайте детям приходить к ней». Хотя достаточно говорилось и о дьявольской подоплеке музыкального гения. В одном из классических романов на эту тему сатана прозрачно намекает о своем непосредственном участии в создании тех или иных музык и даже подсказывает, где чаще такие сочинения удается встретить – «в тех отделах магазина, где меньше всего народу». Парадоксально, но факт: в любом мультимедийном супермаркете самыми безлюдными являются отделы с классической музыкой. Но это так, к слову.
Мое музыкальное образование начиналось с инсценировок, иногда откровенно придурочных театрализаций на сказочные темы, которым я внимал часами. Не только собственно песни, но и тексты, паузы, различные оформительские шумы имели для меня одинаково важное значение, хотя теперь-то кривить душой ни к чему: художественная ценность слушаемого часто была ниже всякой критики. Что-то на уровне заглавной песенки в одной из наиболее пресных телепередач того времени, предназначенной для детей. Передача называлась «Выставка Буратино», а песня в ней исполнялась от лица обозначенной куклы хриплым и в то же время высоким, кастратическим голосом:
Выстабура, выстабура, Бура-буратино.
До чего же хороши разные картины!
Куча виниловых грампластинок постепенно росла, все большее место в ней занимала советская эстрада. Причем такого пошиба, что доведись мне, к примеру, родиться сыном Пастернака (а у них в доме, как известно, даже телевизора не держали – надо ли объяснять почему?), то за прослушивание такого материала остаток детства я провел бы в сиротском приюте.
Вот попробуйте ответить честно на вопрос: в состоянии ли нормальный, образованный, культурный слушатель получать удовольствие от популярного шлягера со следующим припевом: «Человек улыбается, значит, человеку хорошо. Человек улыбается, значит, человеку хорошо»? А ведь это – классика отечественного эстрадного жанра!
Разумеется, дети с готовностью вбирают и хорошее семя, и дурное. Тем более что «холить и лелеять приходится злаковые – сорняки растут сами». В детстве изредка заходящих к нам гостей я тянул к проигрывателю, дабы те могли вместе со мной отправиться в виртуальное звуковое путешествие. Помнится, хватало гостей на несколько минут демонстрации, потом они вежливо откланивались, а я самостоятельно в сотый раз дослушивал белиберду, предназначенную «для лучшего усвоения школьниками внеклассного чтения». Теперь иногда ситуация повторяется. Только теперь уже меня чья-то недоросль тянет слушать компакт-диски с глупостями, одобренными в каких-то там РОНО еще при царе Горохе. Бывает, я задерживаюсь больше чем на несколько минут, потому что, напуская на себя «все внимание», отправляюсь мыслями в прошлое и думаю совсем о другом – об абсурдности замкнутого цикла под названием «жизнь», например…