Пожитки. Роман-дневник
Шрифт:
Примерно такие – только слегка видоизмененные – эмоции испытывали граждане моей страны в скорбные дни неожиданного горя. «Все, больше уж не встанет. Речи не произнесет. Фамилии такой не услышим. Кто теперь будет? Холодно-то как. Страшно! Осиротели…»
Приходили следующие газеты, с ликом Нового Ньюсмейкера, масштабность портрета которого завораживала не меньше. Да только уважения к нему, любви там какой-никакой… нет, нет. Сомнение одно. Вопросы. Попытка вспомнить. «В аэропорту его провожали товарищи Воротников, Слюньков, Суслов, Гришин, Андропов…» Ну вот вам – Андропов. А почему не Слюньков? Или там Чебриков какой-нибудь?
Включали радио. Да не то, что будило нас государственным гимном, а другое, особое. Мне в силу возраста «вражеские голоса» помогали плохо, сказывалась слабая общественно-политическая подготовка. Вместо нее работала фантазия. Помню, стилистику дикторского текста то и дело нарушало хвастливое утверждение «а я – Толла Хомейни!», без всяких разъяснений. «Хосний Мубарэк» представлялся мне тяжело болевшим с детства, высохшим сусликом. «Сектор Газа» – плантацией включенных кухонных плит с незажженными конфорками (кстати, постоянные разговоры о взрывоопасной обстановке в данном секторе подтверждали правильность моих догадок).
Трепет, истинный трепет внушали чужие речи, чужие мысли, иноземные чудности, «глушилки» – подлые, вонючие, – начинающиеся всегда так нехотя, исподтишка. «Вжу-вжу-вжу, – секундная пауза (видимо, сглотнуть), и снова, – вжу-вжу-вжу-вжу». С каждой минутой все больше встревая: «жву-жву-жву-жжввужжж». Мысли докладчика, летящие с того конца света, уж путаются, не каждая фраза доходит полностью, а оно радо стараться: «бррввуЖЖзвузвуггрррРРдбмвввуужжжз». Вот ведь падлы! А главное, что наибольшая крамола – новости в начале часа, всякие там «мубарэки» с «арафатами» – успевала пройти почти без помех. Гуманитарная же часть – Солженицын, солдат Чонкин, «джаз для вас» – безвозвратно тонула в тщательно выстраиваемой какофонии.
Считалось, что за внимание речам противника могли посадить. Не знаю… Тогда пришлось бы сажать через одного. И если б только радио! Я собственными глазами видел у приятеля диссидентские статьи в защиту академика Сахарова. Еще в одной семье бережно хранили Большую советскую энциклопедию синего цвета, так называемую сталинскую.
Нет, в любом случае Город наш если и нельзя принимать за оплот просвещенного либерализма, то, по крайней мере, прибежищем оного местная интеллигенция являлась. Достаточно вспомнить знаменитые «вечера любителей кино».
Разумеется, «важнейшее из искусств» любили не только у нас, а повсеместно. Но далеко не везде была возможность регулярно смотреть фильмы-лауреаты ведущих мировых фестивалей, с отставанием максимум месяца на два. Нам привозили так называемые родные копии – пленка Kodak! – приезжал переводчик, приезжал киновед со вступительной речью. Потрясающе! Большой экран! За много лет до падения железного занавеса! До тех пор, пока очередной шедевр под названием «Шкура животного», включающий сцены откровенного соития, не положил либерализму обывателей легко прогнозируемый предел. Поднялась вонь, ветераны застрочили письма в КПСС-ВЦСПС. Но я точно помню, что даже самые ярые сексофобы смотрели картину прилежно до финала.
«Существовал порядок!» – часто повторяют отживающие свое.
Как вам сказать… в некотором роде да. Безусловно, какие-то моменты определенной упорядоченности, наличия регламента в интеллектуальной области имелись. Если, допустим, Новый год считать особым праздником, то и телепередачи могли быть особенными только раз в году – да к тому же еще ближе к пяти утра, чтобы служба медом не казалась. А в остальное время, триста шестьдесят четыре дня кряду, пожалуйте – «Девятая студия», «Советский Союз глазами зарубежных гостей», «Ленинский университет миллионов». Строго в 21.30 – очередное кинопроизведение из собрания Госфильмофонда. Если какой журнальчик интересный вздумалось почитать – дождись, хоть и без всякой гарантии на успех, осенней подписной кампании. И так далее.
Раньше краеугольным идеологическим пунктиком служил вождизм – понятие столь же прозрачное теоретически, сколь почти невозможное на практике. Да и как иначе, если основополагающий вождь, приравниваемый к Богу, не тянул даже на падаль, а вождь действующий ничего, кроме зубоскальства и глумления, не вызывал. Отсюда возникала особенная разница потенциалов, которая сталкивала иллюзорность с реальностью. Думали одно, говорили другое, делали третье.
Предположим, адаптация к мировому сообществу. Полностью игнорировать мир тяжело, железный занавес лишний раз подчеркивает наличие чего-то иного, требующего хотя бы пояснений. Пояснения давались с помощью политинформаций . Они в обязательном порядке проводились всюду, и в школах тоже. Представьте себе школьника лет десяти, ребенка с умственными способностями, ограниченными в равной мере возрастом и природой, который мглистым утром, перед основными уроками читает по бумажке с вечера заготовленный текст тяжело кумарным от недосыпа одноклассникам. Текст примерно такой:
– В международном плане отчетный период представляет время сложное и бурное. Оно отмечено, прежде всего, интенсивной борьбой двух направлений в мировой политике. С одной стороны, курс на обуздание гонки вооружений, укрепление мира и разрядки, на защиту суверенных прав и свободы народов. С другой стороны, курс на подрыв разрядки, взвинчивание гонки вооружений, политику угроз и вмешательства в чужие дела, подавление освободительной борьбы. Однако в пропаганде империалистического рупора сказывается дефицит последовательности и деловитости…
Проходит пять минут. Потом еще пять минут. Политинформация продолжается. Следует переход к историческим аспектам.
– Весенней очистительной грозой пронеслась Октябрьская социалистическая революция по необъятным просторам России. Она смела на своем пути все старое, отжившее. Государство приступило к социалистическому преобразованию хозяйства. Но контрреволюционные силы не могли смириться с окончательной потерей своих позиций…
Ступор аудитории обрамляет монотонную пафосность политинформатора.
– Международные и внутренние силы капитализма объединились для борьбы с первой в истории человечества Советской республикой.
Но Россия вдаль глядела – нет пути назад.
Ленинский горячий, цепкий, непреклонный взгляд.
И, с великой верой глядя Ленину в глаза,
Шел народ, седой, как море, темный, как гроза!
Раздается звонок, приглашающий приступить к первому уроку. Политинформация закончена. Все начинают заниматься математикой.
Пожалуй, самое идеологически грандиозное, разовое мероприятие за советское мирное время – «Олимпиада-80». Любой кухонный разговор о ней начинался так: