Пожитки. Роман-дневник
Шрифт:
Я быстро-быстро мелькаю в кругу своих одноклассников, стараясь попасться на глаза как можно большему количеству учителей. Мол, был такой на демонстрации, участвовал. Вот и в специальном листке отметился, поставил закорючку напротив собственной фамилии – «был, отмечен». Отметился – и бегом к матушке, чтоб по-настоящему участвовать с ней, с ее трудовым коллективом . Взрослые как-то все же посовершеннее сверстников будут.
Народу – тьма! По крайней мере, с моей точки зрения, я еще маленький. Меня никто не замечает, я ведь никому не мешаю. Просто я со всеми.
Мы строимся. Какие-то организаторы-общественники незлобиво распределяют людей по шеренгам – кому-то букеты
Где-то смеются, потом еще в одном месте и еще. Музыки становится больше, потому что громко заработали репродукторы на столбах. Это оттуда, из вавилонов, нам шлют музыкальный привет, дирижируют всенародным действом.
– Ну, скоро, что ль? Там небось буфеты уже открылись!
Томление подхлестывает. Внезапно над шеренгами проносится чье-то громогласное:
– ТО-ВА-РИ-ЩИ!! ПА-АЗДРАВЛЯЮ ВАС…
И… мы пошли!!
– Ур-р-ра-а!!
Мне нужна секунда, чтобы осознать вседозволенность. Возможность громко кричать, повод заявить о себе, выразить свое мнение. А какое мнение? Двух мнений быть не может!
– Ур-р-ра-а!!
– ДАЗДРАВСТВУЕТ ВЕЛИКАЯ НЕПОБЕДИМАЯ…
Столбы с репродукторами отстоят далеко друг от друга. Содержание призывов вываливается, но смысл очевиден.
– УРА, ТОВАРИЩИ!
Начинается всегда где-то рядом – впереди, сзади, – подобно волне. Накатывает и центрифужно крутит, щекочет нервы. Хочется смеяться, хохотать, уворачиваться с визгом. Раскрываешь рот, а там:
– Ур-р-а-а-а-а!!!
Вдруг встали почему-то… Нет, снова пошли. Между шеренгами большой зазор образовался.
Солнечные зайчики прыгают по разноцветным шарам, но поймать их невозможно – они всегда успевают прятаться в кумачовых полотнищах. Детей становится больше, они что-то кричат своим папам и мамам, показывают какие-то игрушки.
– Подтянулись! Подтянулись! – бегут ответственные устроители с повязками на рукавах.
Мы прибавляем ходу. А вот уже и трибуна с отцами Города – вся в цветах и гирляндах. Флаги выстроены в шеренгу более стройную, чем наша.
– ДАЗДРАВСТВУЮТ ТРУДЯЩИЕСЯ ВСЕГО МИ-ИРА!.. УРРА!
– РАААА!! – салютуем мы. – РА-А-А-А!!!
Рядом лопается воздушный шарик, и взрывная волна окунает меня в легкую ледяную дрожь.
– Ну, ты чего? – наклоняется ко мне maman.
Я ничего, мне даже хорошо. Мне очень хорошо, хотя пойму я это спустя большое, очень большое время. Все придет: и мысли, и понимание того, как замечательно тогда, в детстве, было, было , б ы л о, черт возьми! – а не есть. И недоумение появится. Подумается, к примеру, так. Обыватель, когда-то обеспечивавший почти стопроцентную избирательность однажды заданного руководителя государства и получавший за то внеплановую булочку, теперь видит форменное изобилие на магазинных прилавках, но почему-то не падает в обморок от счастья, а пребывает в тоскливой задумчивости, бессильный выбрать что-нибудь конкретное для себя. Это – еще раз – та же самая потеря чувственности, чувствительности.
Или другое. Тринадцатилетняя зассыха, умудряющаяся средь бела дня раскладывать в подъезде жилого дома все свои шприцы, порошочки, скляночки, различную утварь для свершения таинства преждевременной деформации, и взрослые, с виду абсолютно дееспособные люди, беззвучно перешагивающие через разложенное, спешащие по своим делам, брезгливо отворачивающиеся. Это ли не предел бесчувственности, кульминация антропоморфного нигилизма?
В наши дни остывшее тело красноречиво свидетельствует о наступлении конца. Но была еще эпоха повышенной бдительности, когда к губам скончавшегося подносили зеркало, дабы убедиться полностью: кончина состоялась. А еще
В общем, на мой банальный взгляд, ретроспектива ведет нас от триумфа жизни к торжеству смерти, всеобъемлющей смерти. Которая между тем наступит не от страшных войн, тотального мора или огненной серы, низвергнутой с небес, а по причине внутренней пустоты, рассадника уныния – смертного греха, занимающего довольно скромное место среди такой роскоши, как прелюбодеяние, например, или обжорство.
В далеком детстве я случайно прочитал, что от долгого сидения на горшке может произойти выпадение прямой кишки. Вы можете себе такое представить? Безболезненное – просто-таки случайное! – выпадение прямой кишки. И там еще давалась инструкция, способ действий в подобных конфузах.
Запомните, дорогие мои: если вы почувствовали, что облегчились сверх меры, если содержимое вашего горшка визуально вас огорчило, то первое, что следует делать, – оставаться невозмутимым. Затем, продолжая выказывать редкостный стоицизм, нужно аккуратно вправить кишку обратно . А если по каким-то причинам вам неудобно это сделать (было там написано), воспользуйтесь услугами постороннего лица.
А!! Нормально??!
Это откровение надолго осложнило мою жизнь. И не потому, что я страдал припадками задумчивости в процессе дефекации, а потому, что… потому лишь… я понял, в общем, насколько жизнь… прерывиста, что ли?.. Куда уязвимее, чем я предполагал. И как порой тщедушно мы выглядим, когда хотим предстать в достойном виде. Когда уверены, что все в порядке, что мы правы, на нас, мол, можно равняться, мы – пример. Мы ищем собственный образ, в надежде обезвредить будущие насмешки или сомнения.
Я сам подолгу люблю смотреть на свою тень в стекле – при условии, что за стеклом темно. Тьма дает возможность видеть не все, а только самое главное: недопроваренные переживания в глазах, зачинающиеся морщины под ними, таинство асимметрии, которая проступает сквозь черты лица. Я доверяю ему… человеку с таким лицом.
Изредка, когда мне доводится спать в долгожданном одиночестве, я просыпаюсь посреди ночи от страха («посреди» в данном случае – географический термин). Точнее, я просыпаюсь потому, что настало время страха, а пропустить такой момент никак нельзя. Но я понимаю: страх… он как… болезнь, например. Разовое такое вливание. Приступ острого панкреатита, скажем. Свидетельство не о том, что ты есть. А – какой ты есть. Характеристика твоя. Паспорт. Метрика с результатами. Итог достижений. Поэтому разумнее всего, аккуратно обогнув зенит ночи, выделить страху специально отведенное место и, смирившись с унизительностью положения – ты ведь теперь вынужденно не одинок! – заснуть снова. Я всегда так поступаю. И пока удается. Пока есть силы засыпать и просыпаться.
Пока теплится тщательно оберегаемая слабость, подсказывающая в трудную минуту: если мы будем жить хорошо, если будем вести себя достойно, мы все окажемся в Раю.
Часть вторая Где-то в лимбе
1
Изогнутая площадка пятого этажа облицована плиткой цветом под битый кирпич. Проход шире обычного, ограждения крепкие, с зелеными виньетками. Дальняя дверь приоткрыта в знак ожидания.
Рука, высунувшаяся из-за двери, не отличалась признаками мужской или женской. Я принял у руки жиденькую пачку пятитысячных купюр, удивительно плотных, почти картонных. Воровато озираясь, сложил их, с сомнением сунул в задний карман брюк и начал быстро спускаться по ступенькам.