Пожитки. Роман-дневник
Шрифт:
А я распахнул. Впервые.
И она села. Я помню тот момент.
Мы проехали километров семь в сторону прямо противоположную от первоначально выбранной мной…
Ну что… Лена. Двое детей. Любит Rammstein. Зарабатывает проституцией. Предложила вечером приятно отдохнуть, по таксе «добром за добро» (я не брал с нее деньги за извоз). Идею пришлось вежливо отменить.
– У вас такой голос!.. – с придыханием признается.
– Ага.
– Запишите мой телефон.
– У меня ручки нет.
– Тогда… извините только. Вы не могли бы мне сто рублей дать?
Чувствую, сейчас заржу. Нащупываю глазами тощую жопку неосмотрительно близко подошедшего беса и даю смачного пинка.
– У меня, – говорю, – одни тысячи.
Кажется, в этот момент она распознала во мне сводного брата Джорджа Клуни, приятеля Брэда Питта. Но ушла.
А я уехал.
Все уже происходило – раньше и почти зеркально. Женщина, отправленная одна на отдых за границу, в страну, где от пристающих мужчин приходится отбиваться камнями. И кажущаяся неизменность, сопровождаемая подозрительным взрослением в постели. Попытки выбрать момент, чтобы признаться, и попадание в этот момент, почти безупречное. И «лифт». Реакция может оказаться разной, но первое ощущение всегда одно: «лифт» отрывается, летит отвесно вниз. Вены на руках вспухают от перепада давления.
С тех пор я стал значительно старше, поэтому глупых вопросов – как оно было? сколько раз? кто он? тебе понравилось? а ему? – не задавал. Возможно, и потому еще, что мы находились в казенном месте, где браки обычно скрепляют, но при необходимости могут не оставить от них камня на камне.
Между мной и «служительницей культа» тянулся обшарпанный барьер. Я стоял, она сидела. Заполнив какой-то формуляр, подвинула его ко мне. На казенном листе красовалось слово «СУПРУГ», к которому рукописно добавили окончание «-а».
Я развернулся, приоткрыл входную дверь и, выглянув в коридор, кратко, не повышая голоса, бросил:
– Войди.
Жена вошла и присела у барьера, умалившись в один миг. Глаза ее, занимавшие половину черно-белого лица, полнило выражение унылой скорби. Такое бывает у плакальщиц на похоронах, когда плакать уже нечем и незачем по большому счету. Лимит эмоций исчерпан. Вероятно, она надеялась еще, что я закачу скандал, помогу ей разрядиться, начну сыпать предсказуемыми репликами, ответы на которые позволят все перевернуть, отмазаться, свалить вину с больной головы на здоровую, остаться при своем праве. Но я молчал. И нельзя сказать, что ничего не чувствовал.
Я вспоминал мысль, выраженную Ларошфуко («для женщины гораздо легче не изменять вообще, чем всего один раз»); сожалел о собственной теории, по которой девственность с мужчиной не теряется, ибо женщина предназначена для мужчины, следовательно, в грех блуда впадает, переходя от первого избранника к следующему; мучился сознанием того, что вот уже три раза – три последних, как выясняется, раза – думал, что занимаюсь любовью, а на самом деле, подобно кобелю, крыл суку, даже не осознав потери уникального человека , не заметив – когда случилась подмена. И неудивительно! Ведь я сам подтолкнул ее к этому, сам подготовил. Поступал так, как считаю нужным, делал все, что желаю. Поэтому сам же – по Закону – должен оплачивать выставленный счет…
Возмездие настает перед рассветом. Когда рассудок отменяется, критерии реальности подавлены смыслом деяний, а знаки суда читаются особенно легко.
Тему одних и других (при условии, что вся разница и противоположность образов сводятся к единственному, многое вмещающему в себя человеку) исчерпать почти невозможно.
Помните, как Бивис и Батхед случайно распахнули дверь одного из вагончиков в кемпинге и увидели директора своей школы? Думаю, не нужно вам рассказывать – что такое директор школы. Строгий и злой, одетый в костюм, надушенный парфюмом, лысый, в очках. Детская модель неотвратимости рокового конца.
Проблема в том, что, когда Бивис и Батхед увидели директора, лысым он еще был, а вот очков на нем уже не было. Отсутствовал и костюм. Одеколонный запах уступил место причудливому аромату, чье происхождение точно идентифицировать при детях не следует. На смену строгости и ответственной злобе пришли странное изумление и обманчиво беспочвенный восторг. Через равно короткие промежутки времени директор вскрикивал:
– А! А! Еще! А! А! А! Еще! А! А!
В одних приспущенных трусах он стоял на коленях перед походной металлической кроватью, навалившись на нее грудью. По обнаженным ягодицам его хлестала плетью дивная рослая амазонка, кое-где перетянутая узкими полосками черного латекса.
Директор взвизгивал и надувал слюной пузыри. Амазонка самодовольно ухмылялась.
Вот какая складывалась картина!
Многие склонны путать двойную жизнь и скрытую. Но если двойная – удел людей особых, избранных, то скрытая есть почти у каждого, и ей не обязательно принимать гротескные формы.
В свое время я работал в офисе (да, мне повезло), где каждый день видел одних и тех же обычных людей. С утра до вечера они занимались одинаковой работой, лишенной буквального смысла, но обладающей безусловной ценностью в виде статьи дохода. Окружающие имели гуманитарные интересы, почитывали книги, посматривали кино, могли поддержать разговор на изрядное количество банальных тем, смеялись негромко, пили чай Lipton. Прекрасные, в общем, окружающие. Главное, что женщин от мужчин еще можно было отличить. Но иногда кто-нибудь из них, строя планы на вечер и говоря по телефону, мог вдруг произнести:
– Нет, в караоке потом! Сначала на трансвеститов!
Вздрагивая, я делал вид, что ничему не удивляюсь. Я знал, что периодически они задерживались допоздна, объединялись по интересам, после чего уходили в ночь, мрак которой длился до следующего рабочего дня. Снова приходили, рассаживались по своим рабочим местам, уверенной рукой вводили пароли и логины, заваривали чай Lipton. Их лица отмечала традиционная печать нормы. Редко-редко кто-нибудь мог неожиданно отвлечься и, словно невзначай, обращался к коллеге:
– Оля! Оль! (Все буквы в именах изменены.)
– Что, Жанночка?
– Ты не помнишь, я ночью курила?
– Да.
– Как паровоз?
– Ага.
– Ну ладно…
И работа продолжалась своим чередом.
Помню, я им завидовал. У меня ведь всего одна, постоянная жизнь. Она вся на виду, про нее даже рассказывать неинтересно. А у них – вон какая! Разнообразная, веселая. С излишествами нехорошими. С запретными плодами.
Есть старенькая кинокомедия «Ох, уж эта наука!». Там два гормонально одержимых подростка-лузера сделали себе «на компьютере» девушку. Грудь в руке, мозг Эйнштейна, плюс она была немного волшебницей – все как нужно. Закатили по этому поводу вечеринку. Шампанское, канопе, триста гостей, танцы до упаду. Устроителей вечеринки то и дело спрашивали: «Ребята, эта девушка с вами?» Они отвечали так: «Что? А? Ах, девушка! Такая стройная? С длинными ногами? Роскошными волосами, взрослая, сексуально раскрепощенная, легко возбудимая девушка? Да, она с нами».