Пожитки. Роман-дневник
Шрифт:
– Анекдоты передай мне.
– Чево?! – ответствовал я тоном человека, способного, цыкнув слюной сквозь трещину в передних зубах, закатать жизнь под рогожку.
– Х… в очко! Пять анекдотов передай мне.
От напряжения, вызванного старанием выдать себя за другого, я выронил газету и нагнулся, чтобы подобрать ее. Это было ошибкой. Немедленно мерзавец, охочий до анекдотов, достал нож с длинным лезвием. Два раза он погрузил лезвие в мою спину, целясь правее – туда, где, по его мнению, находилось сердце.
Абсолютное большинство жителей Страны отрицательной селекции – потомки смердов, в вольере которых случайно не заперли дверь. Иногда они предстают в виде фауны, иногда – в виде флоры. Равных слишком мало. Высшие же, по которым с возрастом тоскуется все чаще, остаются несбыточной мечтой.
В свое время, на службе в армии, мне доводилось писать нежные письма за сослуживцев, представляющих некоторые экзотические народности, – из числа тех, кто ятаган ни на какой ум не променяют. Вместо мозгов там кусок гонора в голове. Многие джигиты не могут двух слов связать, но «дэвушек» покорять стремятся хотя бы на расстоянии.
Помню, одну из пылкопламенных эпистолярных од я завершил фразой «твой преданный Тахир». Джигит вскинул непокорную голову и аж на стуле подпрыгнул.
– Абросемоф! – крикнул он. – Какой такой «преданный Тахир»?! Тахир не может быть преданный. Собак только преданный. Ты поняль, Абросемоф?! На меня смотри! Только поганый собак один преданный! А Тахир…
От мыслительного запора усы его пришли в движение.
– Тахир, напиши, скромный.
Я так и написал.
Мне довелось служить в самом конце восьмидесятых. Население большой единой Страны все еще жило по советским законам и с готовностью им подчинялось. Если приходила повестка в армию, значит, оставалось лишь безропотно собрать вещи. Число косящих маргиналов не составляло никакой статистики.
Семьсот с лишним дней – достаточный срок, чтобы сделать множество верных наблюдений и подметить очевидные вещи.
Меня окружали люди из большинства братских рес публик, различаемых прежде всего (чаще – и только) по национальному признаку. Даже дебил очень скоро согласился бы, что самые разные люди одной и той же нации складываются в групповой характерный портрет, черты которого настолько же обособленны и индивидуальны, насколько индивидуальной и обособленной является вообще личность отдельного человека. Другими словами, нация тоже есть личность сама по себе. Но, находясь в армии, я еще не делал никаких выводов. Они обозначились спустя годы – после того как все мы разбрелись по своим аулам, кишлакам и мегаполисам, чтобы в скором времени воспользоваться гибелью Союза в полной мере, практически обрести право на самоопределение.
Когда шли чеченские войны, я часто вспоминал одного сослуживца, мерзейшую сволочь, любившего рассказывать о своей мечте.
– После дембеля, – говорил он, – у меня будет офигенный дом. Любой человек, въезжая в Грозный с любого конца, захочет спросить: «Чей это дом?» И каждый ему ответит: «Это дом Анзора»…
Уверен абсолютно, что дом Анзора, наравне с сотнями домов других таких же «лезгинщиков», российские войска стерли с лица земли, хотя одни ничего такого не хотели, они просто выполняли приказ, а другие совершенно не думали, что так получится. А получиться иначе абсолютно не могло, ибо это метафизически логично.
Другой представитель «мертвых душ», из Туркменистана, имя которого память хранить побрезговала, был настолько ленив, аморфен и одноклеточен, настолько гнидоподобен и жалок, что ему можно было в буквальном смысле срать на голову, – в ответ он только бы мычал, натужно выказывая сонное неудовольствие. Потом все они, такие же , там, у себя дома, восхваляли суверенного вождя, ставили ему золотые статуи, трепетали в пучине личного ничтожества, уравнявшего в правах человека, растение и скот…
Так – каждый из нас. Каждый по своему сценарию индивидуальности. Но даже в этом случае мы остаемся под властью факторов, которые от нас не зависят, поскольку уходят в откровенно высшие сферы, не обнимаемые человеческим умом и уж тем более неподконтрольные воле.
Доказательства сему продолжают поступать.
В магазине продовольствия, знаменитом отсутствием очередей, все пребывали в отпуске, а быстро набрать этнически паранормальную замену, да еще и с российской пропиской, не удалось.
Возникла очередь. Длинная. Замыкаемая мной.
Я шел не с работы, а на работу. Вместо пива в моей руке был кефир.
Томление с каждой новой минутой больше походило на страдание. Количество голых, окрашенных загаром плеч и предплечий, спин, животов с пупочками, восхолмиев грудных желез, орошенных мелкой росой пота, шеек, покрытых белобрысыми завитушками, беспрестанно вздрагивающих ляжечек, полноупругих икр и жемчужных ноготков, украшающих стопы, зашкаливало.
Издать легко предсказуемый стон я не успел. Внимание отвлекла местная служительница, разносившая товар. Она хотела ненавязчиво рассечь очередь, чтобы пройти к полкам у кассы, испещренным кондитерской снедью и техническим инвентарем, актуальным для privacy. В руках у служительницы были презервативы – геометрически структурированная куча. Она стала раскладывать кучу по ранжиру, в нужные места, лейбл к лейблу, особенность к особенности, бесстрастно, научно и с типично женской терпимостью к мелкотравчатому труду.
У нее зазвонил телефон.
– Да, – сказала она, одной рукой прижимая мобильник к уху, а другой продолжая размещать на полочке упаковки с насадками для мужского полового члена. – Нет, сейчас не могу, занята… Говорю, занята очень!..
Вскоре все было кончено. Она удалилась.
Образ ее, сопряженный с деятельностью – коктейль рутины и атрибутики для таинств, – остался в моей голове, подобно тому как сварка на какое-то время оставляет след на сетчатке не успевших зажмуриться глаз.
Тяжело находиться в наших вавилонах, вот что я вам скажу…
На детской площадке мужчины, временно пораженные в правах, скорбно выгуливают своих детей. Дети носятся, прыгают, качаются, толкаются. Особым успехом пользуется закрытая «труба», похожая на те, что в аквапарке, и рассчитанная на дошкольный возраст.
В какой-то момент на площадке возникает горстка подувядших Лолит, и все как одна тоже лезут в «трубу».
Рядом со мной – пара представителей сильного пола. Между ними происходит следующий разговор: