Позиция
Шрифт:
— Так что, Василь Федорович, шьем к воротнику кожух, — прижмурил он черные цыганские очи. — Говорят, вы вчера мерку снимали?
— Мерка у нас есть давно, — спокойно ответил Грек.
— А того… моль с кожуха на воротник не перелезет? — притворялся наивным, а сам косил глазом, как реагируют мужики.
Те сосредоточенно молчали. Слишком серьезным было дело. Ковалик вытянул над забором шею, у него даже жила набухла на лбу.
— Моли там нету, Родион, а кожух большой, покроем новым сукном и будем носить, — старался говорить рассудительно, даже что-то объяснить Голубу.
— А где же грошей возьмем? Из тех, что остались от воротника?
— Да. Придется на первых порах поделиться… А мы и делимся. Разве ты не имеешь выгод от воротника?
— Я? — удивился Тромба.
— А как же,
— Значит, возьмем невесту голую, — потешался дальше Родион, не обращая внимания на Грекову рассудительность. — Заработаем деньжат, оденем невесту да еще и себе купим рукавицы.
— И рукавицы и шапку, Родион. Мы женимся капитально. И будем жить-поживать, назад на отцово подворье невесту не поведем. Приходи на общее собрание, продолжим там беседу про единое семейное счастье. — И раздавил тяжелым сапогом на тропке цигарку.
Грянул хохот, Голуб огляделся, но со всех сторон на него смотрели смеющиеся глаза, и он смутился. А Василь Федорович шагал по улице, отыскивая места посуше, и сучил трудную думу, что это только начало долгой и тяжелой череды неладов да хлопот, которые навалятся, и что не только с Родионом Голубом ему доведется вести сражение. Его совсем не утешило, что он срезал Тромбу, он не имел права тратить силы на мелочи, хоть и не собирался потакать кому-нибудь и уж подавно терпеть насмешки.
…Почти о том же самом, только с другой стороны думал в это время другой человек, вылезающий из старой, обшарпанной «Волги», в которую уже мало кто рисковал садиться — боялись рассыпаться на тряском шоссе. Это был Андрей Северинович Куриленко, председатель «Зари». Он долго, слишком долго топтался возле машины, переступал с ноги на ногу, неуверенно озирался, даже казалось, что передумал и опять сядет в машину, но рискнул и, затаив дыхание, двинулся к маленькому щеголеватому домику в глубине сада. Домик был ему знаком, пять лет назад он жил в таком сам, в соседстве с секретарем райкома Ратушным. Тогда он работал заместителем председателя райисполкома. Так же, как и сейчас, зацветали красным и белым цветом в саду антоновки и шафраны, и расцветали его надежды на новую должность, на новую высоту. Но они оказались пустоцветом; нынешнюю же завязь секло градом: из председателей колхоза его перевели в заместители, и он решил воспользоваться правом бывшего соседа и давнего знакомого, попытаться что-нибудь изменить в своей судьбе.
В маленькую, покрашенную в голубой цвет калиточку, из которой он выходил когда-то с высоко поднятой головой, нырнул, словно в полынью.
Заплыв ему не удался. Иван Иванович угостил бывшего соседа зелеными семиренками прошлогоднего урожая и сливянкой, которую как-то по-особому готовила его жена. На этот раз сливянка показалась Куриленко горькой, потому что Ратушный сказал:
— Не могу я рекомендовать тебя никуда. Сначала научись хозяйствовать. Советую серьезно и по-дружески: как следует учись. Грекова школа тяжелая, но это школа будущего. Так что считай — тебе крепко повезло.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Еще густо тлели в рассветной мгле за углом нарядной огоньки цигарок, еще мелькали в тумане неясные фигуры: кто-то у кого-то что-то просил, кто-то с кем-то менялся, еще блескуче отсвечивали теменью окна мастерских, но вдруг застоявшуюся тишину прорезала густая пулеметная очередь — затрещал первый пускач, через полминуты треск оборвался, перешел а мощное гудение, и спугнутая тишина стала было улегаться, уходить в дрему, но по ней ударили сразу несколько пулеметов, и рвали ее на куски, и били вдребезги, перемалывали в невидимую звуковую пыль, перемешивали со скрежетом, лязгом, криками, а потом по ней прошлись два тяжелых катка: гу-у-у-фи-и, — и заработали могучие «Беларуси», втоптав ее в землю. Треск и грохот падали на голову, на плечи, сбивали, сдирали последние покровы сна, последнюю дремоту, что притаились в складках губ, между ресницами.
Володя вывел свой ДТ-74 через пролом в заборе прямо на полевую дорогу и погнал за напарником, который уже миновал Баеву гору. Когда он прицепил плуги, тот уже вышел «на орбиту» — торопился хоть немного оторваться, чтобы Володя не садился ему на хвост. Но, как и вчера, у него ничего не получалось. Спекшаяся от прошлогодней засухи земля была словно каменная. Володя сам едва удерживал трактор в борозде. Приходилось играть на педалях, как на струнах балалайки, подергивать ручной подсос, отгадывая по звуку, по напряжению, по дрожанию кабины, когда надо помочь машине, но помочь так, чтобы не перебрать горючего. Кроме плугов, к трактору прицеплены бороны и громадная кадь — бочка с аммиачной водой, от нее воняло, как от ассенизационной колонны. Корреспондент выразился: «Терпкий запах будущего урожая». Ну, это еще куда ни шло. А все остальное… Володя вспоминал статью, прочитанную только вчера вечером, и у него пересыхало во рту, и стыд холодными пальцами хватал за душу. Перепахал, передолбал ее проклятый корреспондент. Всю статью он написал вроде с его, Володиных, слов, Грека почему-то не помянул совсем, то ли тот не понравился ему, то ли кто-то наговорил на председателя, но выходило, словно бы все, что делалось в колхозе, делалось по его, Владимира Огиенко, разумению и при его участии. Да, Володя и член правления и депутат сельского Совета, но ведь он только тракторист да еще звеньевой механизированного звена по выращиванию картошки. Володя видел въяве, как прочитали статью Василь Федорович и Лина… Лина… Ей теперь и на глаза не показывайся. Вот так позорно, примитивно выставил он себя вперед, не нашел ни единого доброго слова для ее отца. Нет, он все-таки сегодня пойдет и все объяснит Греку… И напишет в газету…
Борозда впереди — как вол помочился. Мелкая, сантиметров на пять мельче, чем надо, предплужники прямо шли поверху, а в тех местах, где лежали кучи навоза, где земля не оттаяла, плуги выскакивали совсем. Тяжелая это машина — гусеничный трактор, мало кто хочет на нем работать. Володя ровнял борозду, углублял плуги. Видел, как дергался, словно параличный, передний трактор, как суетился, время от времени оглядываясь, напарник, и думал, что надо бы освободить его от пахоты совсем. Но как? Володю он не послушает, рассердится («заработка лишаешь»), а заявить начальству… это вроде предательство. Наконец остановил свой трактор, бегом догнал напарника, махнул рукой, влезая к нему в кабину. Тот отводил взгляд, его руки на рукоятке дрожали. Черные, поцарапанные, пораненные, похожие на растопыренные, вырванные из земли корневища. У Володи такие же. «Моторные, рабочие, веселые руки трактористов», — мысленно процитировал он фразу из статьи.
— Переходи на мой, — сказал.
Напарник послушно вылез из кабины. Володин трактор старый, но ухоженный и отрегулированный.
Снова шли на первой скорости, жгли солярку, за которую им не заплатят, снова Володя выравнивал борозду. Еле дотянул до вечера.
Долго мылся в душевой, до багровых пятен терся мочалкой. В раздевалке, кривляясь, с шапкой в руках ходил «на полусогнутых» Танго, собирал «по рубчику», и Володе впервые захотелось пристать к компании, жгучим глотком погасить стыд в душе.
Не заходя домой, он свернул на узкую, в молоденьких зеленых стрелочках-побегах межу. Шагал медленно, тяжело, смотрел под ноги и безмерно удивился, нос к носу столкнувшись с Валерием. Тот возвращался от Греков. Сбитые с толку, растерянные, оба молчали.
Они не были друзьями. Просто не успели, а может, и почва для дружбы была слишком скудной. Но до недавнего времени чувствовали друг к другу приязнь, а Володя к Валерию — еще что-то, похожее на детскую влюбленность. Казалось, сильный телом, с нетронутой душой, Володя должен был подчинить несколько изнеженного и уже как бы обойденного судьбой Валерия, прикрывать его и защищать, а случилось наоборот: Валерий защищал Володю от чужих толчков и розыгрыша, хотя и сам при случае мог подшутить над наивным товарищем. Правда, чаще всего Володя подставлялся под насмешки сам. То он купил на базаре щенка, чтобы вырастить из него дворового пса, а оказалось, что это старый, с дурным характером, породистый комнатный песик, он тяпнул его за палец уже по дороге домой. То, ожидая вызова на рыбалку, задремал у ворот с сигаретой и, когда загудела машина, прижег себе кончик носа. То с ним приключилось еще что-то, и он обо всем рассказывал, удивляясь, с чего это ржут хлопцы.