Познать женщину
Шрифт:
В начале июня, когда шли еще выпускные экзамены, Нета и Дуби поселились в мансарде, которую сняли на улице Карла Неттера. Однажды утром опустел одежный шкаф в комнате с двуспальной кроватью, были сняты со стен портреты поэтов (и запечатленная на фотографии легкая скептическая улыбка поэта Амира Гильбоа больше не вызывала у Иоэля желания ответить ему такой же улыбкой), исчезли с полок коллекция колючек и собрание партитур. Если одолевала его по ночам бессонница и ноги сами приводили на кухню в поисках холодного молока, теперь он выпивал молоко стоя и тут же возвращался в постель. Либо, взяв большой фонарь, выходил в сад и разглядывал в темноте свои новые посадки.
Через несколько
В середине июня Иоэль узнал о том, что Ральф должен вернуться в начале осени в Детройт и что Анна-Мари еще не решила, как поступит.
— Дайте мне еще месяц-другой, — сказал он брату и сестре. — Мне нужно еще немного времени.
И с трудом скрыл удивление, когда Анна-Мари холодно ответила:
— Пожалуйста, можешь решать что угодно и когда угодно. Но я спрашиваю себя: нужен ли ты мне, и если нужен, то в каком качестве? Ральфи смерть как хочет нас поженить, ведь после свадьбы мы усыновим его. Но я совсем не уверена, что это, как говорят англичане, «моя чашка чаю». Ты, Иоэль, в противоположность другим мужчинам, необычайно чуткий партнер в постели, но вне постели немного скучен. Или я уже слегка тебе наскучила. Ты ведь знаешь, Ральфи мне дороже всех. Так что мы подумаем вдвоем. И посмотрим…
«Ошибка, — думал Иоэль, — это была ошибка — видеть в ней женщину-ребенка. Хотя она, бедная, подчинилась и неплохо сыграла роль, которую я навязал ей. И вот оказалось, что она зрелая женщина. Почему же осознание этого отвращает меня, будит желание отступиться? Неужели и вправду страсть не уживается с уважением? Неужели и вправду они несовместимы, и именно поэтому у меня не было и быть не могло той самой эскимосской возлюбленной? Возможно, в конечном счете я обманывал Анну-Мари, не пытаясь обмануть. Или она обманывала меня. Или мы обманывали друг друга. Поживем — увидим».
Случалось, он вспоминал, как настигло его то известие зимней, снежной ночью в Хельсинки. Когда именно начал падать снег?.. Как нарушил он обещание, данное инженеру из Туниса? Как оскандалился, по небрежности проглядев, передвигалась инвалидная коляска своим ходом или кто-то толкал ее? Он, Иоэль, совершил непоправимый промах, не выяснив, кто или что (а может, вообще никто и ничего) приводило в движение кресло. Только раз или два в жизни тебе выпадает миг, от которого все зависит; миг, к которому ты готовился все эти суетные, полные ухищрений годы; миг, суливший — сумей ты его удержать — открыть тебе некое знание. А без этого знания твоя жизнь не что иное, как угрюмая череда бесплодных хлопот, попыток навести какой-то порядок, избежать трудностей и отбиться от проблем.
Случалось, ему приходило в голову, что в том промахе повинна была усталость глаз. Зачем в ту ночь месил он мягкий снег целых два квартала, вместо того чтобы просто позвонить из гостиничного номера? Голубовато-розовым, словно больная кожа, становился тот снег всякий раз, когда падал на него свет фонаря. И как мог он позабыть книгу и шарф? И какой невозможной глупостью
Если бы он поставил на своем, если бы был по-настоящему настойчив, если бы решился на ссору и даже на разрыв, то, возможно, Иврия уступила бы и согласилась дать девочке имя Ракефет. Имя, которое он мечтал дать ей. С другой стороны, есть ситуации, когда ты сам должен уступить. Пусть и не во всем. Но до какого предела можно уступать? Где граница? «Отличный вопрос!» — изрек он вслух, отложил садовые ножницы и вытер пот, который стекал со лба и ел глаза.
А мать его сказала:
— Снова ты, Иоэль, разговариваешь сам с собой. Словно старый холостяк. В конце концов ты сойдешь с ума, если не займешься чем-нибудь в этой жизни. Или, не приведи господь, заболеешь. А то еще станешь молиться. Самое лучшее — займись бизнесом. У тебя есть к этому кое-какие способности, а я дам тебе немного денег для начала. Принести тебе содовой из холодильника?
— Недотепа! — неожиданно произнес Иоэль, обращаясь не к матери, а к псу Айронсайду, который влетел на лужайку и в каком-то бешеном экстазе заметался по траве, словно бурлила в нем и выплескивалась через край почти невыносимая радость. — Глупый пес. Ступай отсюда! — А матери ответил: — Да. Если тебе не трудно, принеси мне, пожалуйста, большой стакан содовой из холодильника. Нет. Лучше всю бутылку! Спасибо. — И продолжал подрезку.
В середине июня позвонил Патрон. И совсем не для того, чтобы сообщить Иоэлю о результатах расследования провала в Бангкоке, а чтобы справиться о здоровье Неты. «Есть ли, упаси боже, какие-либо трудности с ее призывом в армию? Проводились ли в последнее время новые исследования? Например, призывной медкомиссией? Может быть, мы сами позвоним, то есть лично я, в отдел кадров армии? Ладно. Тебя не затруднит передать Нете, чтобы она мне позвонила? Вечером, домой, а не на работу. Есть у меня одна мысль — дать ей работу здесь, у нас. Во всяком случае, мне бы хотелось ее повидать. Ты передашь ей?»
Иоэль уже готов был, не повышая голоса, сказать: «Катись-ка ты ко всем чертям, Кордоверо». Однако сдержался и не стал этого делать. Предпочел положить трубку, не проронив ни слова. И пошел налить себе рюмку бренди, а потом еще одну, хотя было всего лишь одиннадцать часов утра. Возможно, он прав: я — сын беженцев, который мог стать куском мыла. И это они меня спасли. И если они создали это государство, создали многое другое и даже доверили мне находиться в святая святых, то уж не удовольствуются меньшим, чем вся моя жизнь, и жизнь всех остальных, в том числе и Неты, а вот этого-то я им и не отдам. Кончено. Если от первого до последнего вздоха только и делать, что расплачиваться за жизнь и все такое, то это уже сама смерть.
В конце июня Иоэль заказал освещение для сада и новый солнечный бойлер, а в начале августа (хотя переговоры с господином Крамером, представителем авиакомпании «Эль-Аль» в Нью-Йорке, все еще не завершились) привел рабочих, чтобы расширить окно в гостиной, из которого открылся вид на сад. Купил он и новый почтовый ящик. И кресло-качалку, которое встало перед телевизором. А также еще один телевизор с небольшим экраном в комнату Авигайль, чтобы бабушки иногда могли скоротать там вечер, пока Анна-Мари и он готовят себе полночный ужин на двоих. Потому что Ральф стал по вечерам ходить к соседу, уроженцу Румынии, хозяину Айронсайда и, как тало известно Иоэлю, шахматному гению. Сосед этот и сам захаживал к Ральфу сыграть матч-реванш. Все это стало предметом размышлений Иоэля, он пытался обнаружить здесь какую-то ошибку, но никакой ошибки не нашел.