Познать женщину
Шрифт:
В середине августа он уже знал: сумма, вырученная от продажи квартиры в иерусалимском квартале Тальбие, почти полностью покроет расходы на покупку дома в Рамат-Лотане, если только удастся убедить Крамера продать его. А пока суд да дело, Иоэль уже вел себя здесь по-хозяйски.
И Арик Кранц, на которого господином Крамером была возложена обязанность следить за квартирой, в конце концов решился посмотреть в глаза Иоэлю и сказать: «Послушай, Иоэль, коротко говоря, я — твой человек, а не его». Что же до засекреченной однокомнатной квартиры со всеми удобствами и отдельным входом, которую Иоэль собирался купить, чтобы у них с Анной-Мари был свой уголок, то теперь он решил, что в этом, пожалуй, нет необходимости, поскольку на будущий год Авигайль возвращается в Иерусалим — ее пригласили на должность секретаря какого-то добровольного
— Я еду в Бостон, подам апелляцию, еще раз повоюю за дочек от двух моих замечательных замужеств. Если ты меня любишь, почему бы тебе не поехать со мной? Может быть, ты сумеешь помочь мне…
Иоэль не ответил. По обыкновению, медленно провел пальцем между шеей и воротничком рубашки, задержал воздух в легких и медленно выдохнул сквозь полусомкнутые губы. И лишь затем сказал: — Это трудно. — И еще: — Посмотрим. Не думаю, что поеду.
В ту же ночь, проснувшись и протопав в направлении кухни, он явственно, во всех подробностях и нюансах увидел английского сквайра прошлого столетия, худощавого, задумчивого, в сапогах и с двустволкой, шагающего по тропке среди болота. Он идет неторопливо, погруженный в свои мысли. Перед ним бежит пятнистая охотничья собака. Она вдруг замирает и смотрит на хозяина снизу вверх; глаза ее полны преданности, удивления и любви. И боль заливает Иоэля, пронзающая сердце печаль вечной утраты, потому что ему становится ясно: и задумчивый джентльмен, и его собака стали прахом земным и останутся прахом навеки, и только болотная тропка вьется доныне, безлюдная, меж серых тополей, под серыми небесами, под порывами холодного ветра и струями дождя, такими тонкими, что их не разглядишь. Разве что прикоснешься на мгновение… И тут же все исчезло.
XLVIII
Мать его сказала:
— На твоей клетчатой рубашке оторвалась пуговица.
Иоэль ответил:
— Ладно. Вечером пришью. Ты ведь видишь, я сейчас занят.
— Не пришьешь, потому что я уже пришила. Я — твоя мать, Иоэль. Даже если ты об этом давно позабыл.
— Ну, довольно…
— Как забыл ее. Как забыл, что здоровый парень должен целый день трудиться.
— Хорошо. Видишь ли, сейчас я должен уйти. Не подать ли тебе таблетку и чашку с водой?
— Чашу с ядом подай мне. Подойди! Сядь рядом со мной, вот здесь. Скажи-ка, куда ты меня денешь? В сарай с инструментами в саду? Или в дом престарелых?
Осторожно положил он плоскогубцы и отвертку на столик, стоящий на веранде, обтер ладони о джинсы, поколебался секунду и присел на край гамака возле нее.
— Не волнуйся, — сказал он. — Это не прибавляет тебе здоровья. Что стряслось? Ты опять поссорилась с Авигайль?
— Зачем ты привез меня сюда, Иоэль? Зачем я вообще тебе нужна?
Он взглянул на нее и увидел, что она плачет, беззвучно, по-детски. Слезы катились из широко открытых глаз по щекам, но не было слышно ни всхлипа. Она не прятала лица, и оно не было искажено даже легкой гримасой плача.
— Перестань, — сказал он. — Прекрати это. Никуда тебя не собираются помещать. Никто тебя не оставит. Кто вообще вбил тебе эту глупость в голову?
— Так или иначе, но ты, жестокий, не сможешь…
— Не смогу что?
— Оставить свою мать. Ведь ты уже оставлял ее. Когда еще был вот таким маленьким. Когда ты начал убегать.
— Не знаю, о чем ты говоришь. Никогда я от тебя не убегал.
— Все время, Иоэль. Ты все время убегаешь. И если бы сегодня утром я не схватила первым делом твою голубую клетчатую рубашку, то даже пуговицу пришить ты бы не дал своей маме. Есть такой рассказ: про маленького Егора, у которого вырос «горбач» на спине… Не перебивай меня на середине! Стал глупый Егор бегать, чтобы убежать от «горбача», что растет на нем, на спине, и так он будет бегать без конца. Еще немного, и я умру, Иоэль, и после этого ты вдруг ужасно захочешь задать мне разные вопросы. Не лучше ли спросить сейчас? То, что я про тебя знаю, не знает никто.
Иоэль с некоторым усилием заставил себя положить широкую нескладную ладонь на ее птичье, костлявое плечо. И как когда-то, в дни детства, испытал смешанные чувства: и жалость, и брезгливость, и еще что-то, чего он не знал и знать не хотел. Минуту спустя, скрывая смятение, он убрал руку и незаметно вытер ее о
— Вопросы? Какие вопросы? Ладно. Пусть так. Я задам тебе вопросы. Но в другой раз, мама. Сейчас у меня нет времени.
Когда Лиза заговорила, голос ее и лицо вдруг словно усохли и стали совсем старушечьими, как будто она была не матерью его, а бабушкой или даже прабабушкой:
— Ну и хорошо. Ладно. Иди. — А когда он, направившись в сторону лужайки за домом, оказался от матери на некотором расстоянии, она, встрепенулась и добавила, едва шевельнув губами: — Господи, смилуйся над ним.
К концу августа выяснилось, что квартиру Крамеров можно купить немедленно, но придется добавить девять тысяч долларов к той сумме, которую выручил Кранц за квартиру в Иерусалиме (ее захотели приобрести наследники покойного соседа, Итамара Виткина). Поэтому Иоэль решил отправиться в Метулу и попросить недостающую сумму у Накдимона: или как аванс в счет текущих поступлений, полагающихся ему, Иоэлю, и Нете по завещанию старого Люблина, или по особой договоренности. После завтрака снял он с верхней полки в шкафу дорожную сумку, с которой обычно отправлялся в путешествия и которой не пользовался вот уже полтора года. Положил туда рубашки, белье, бритвенные принадлежности, так как не исключал, что ему придется переночевать в старом каменном доме на северной окраине Метулы, если возникнут проблемы с Накдимоном или какие-нибудь другие препятствия. А вообще-то в глубине души он хотел провести там ночь-другую. Открыв боковую застежку-молнию на дорожной сумке, он обнаружил прямоугольный предмет и на мгновение всполошился: уж не древняя ли это коробка конфет, сгнившая из-за его рассеянности? С особой осторожностью извлек он предмет и увидел, что тот завернут в пожелтевшую газетную бумагу. Тихонько положив сверток на стол, он определил, что газета на финском языке. После недолгих колебаний Иоэль решил вскрыть сверток, соблюдая все правила предосторожности, которым обучался некогда на специальных курсах. Однако в конце концов выяснилось, что это всего-навсего книга — «Миссис Дэллоуэй». Иоэль поставил ее на полку рядом с точно таким же томиком, который купил в книжном магазине Рамат-Лотана как раз в августе прошлого года, считая, что позабыл книгу в номере гостиницы в Хельсинки.
Так вот и случилось, что Иоэль отказался от намерения отправиться в тот день в Метулу и ограничился телефонным разговором с Накдимоном, который, едва поняв, о какой сумме идет речь и для чего она предназначена, перебил Иоэля:
— Без проблем, капитан. Через три дня деньги будут у тебя в банке. Ведь твой банковский счет мне известен.
XLIX
На сей раз он без колебаний и без каких-либо подозрений следовал за гидом по хитросплетениям узких улочек. Гид, худощавый человек, с мягкими округлыми движениями и не сходящей с лица улыбкой, беспрестанно отвешивал вежливые поклоны. Все вокруг, как в бане, было пропитано влажной и липкой жарой, которая исходила болотными испарениями, кипела тучами насекомых.
По деревянным, хлипким, подгнившим от сырости мосткам то и дело пересекали они на своем пути затянутые ряской каналы. Загустевшая вода стояла почти неподвижно, только легкий пар поднимался над ней. По тесным улицам медленно двигались толпы молчаливых людей. Их окружало плотное облако запахов: смрад гнили и разложения смешивался с ароматом благовоний, которые курились в домашних молельнях, и дымом сжигаемых мокрых поленьев.
Ему казалось удивительным, как это он не теряет из виду проводника в плотной толпе, где почти все мужчины походили на его гида, да и женщины, по правде говоря, тоже: пожалуй, отличить мужчину от женщины в этой людской гуще было довольно затруднительно.
Здесь религиозные предписания запрещали убивать животных, и поэтому стаи запаршивевших собак носились по дворам, по тротуарам, по немощеным пыльным переулкам; колонны огромных, величиной с кота, крыс, не спеша, не выказывая ни малейшего страха, пересекали улицу; всюду разгуливали облезлые, в струпьях, коты; серые мыши сверлили его своими красными острыми глазками. То и дело ботинки с сухим треском давили тараканов, порой достигавших размеров полновесной котлеты. Ленивые и равнодушные, они даже не пытались избежать печальной участи, а может, их поразила какая-то тараканья эпидемия. И когда он давил насекомых, из-под ботинка вырывался фонтанчик густой, жирной, мутно-коричневой жижи.