Позови меня трижды
Шрифт:
Наверно, таких ночей впереди у нее еще будет много-много. Мама так любит Машу, так надеется, что Катя наладит свою жизнь! Она все время пытается перетащить Машу жить к себе. Мол, без Маши Катя легче сможет наладить отношения с Володей. Будто Маша - помеха. Нет, если отношения не смогло наладить даже появление Маши, то никаких отношений уже нет вовсе.
И так еще долгие-долгие годы она будет встречать праздники в своем отделе, и до самой пенсии ничего не изменится. Разве что, их отдел все-таки завоюет переходящее красное знамя обкома партии, регулярно перевыполняя план. Со сцены актового зала их перед каждым праздником будут вот так же поздравлять, как сегодня... А пальмы станут еще больше, еще выше, и ухаживать за ними, после ухода графинь на пенсию, до самой своей пенсии станет
Вот тут-то что дрогнуло вокруг нее, медленно, с неохотой туман начал рассеиваться. Нет, такого не может быть... Но ведь даже если она сошла с ума, то она все равно бы не смогла вообразить такого! Это чья-то чужая, дикая, невозможная фантазия!
Вначале в уши ударил резкий женский крик. Похоже, кричала их плановичка: "Что же это, Господи? Да как это меня сократить? Я же на работу в отдел раньше всех пришла, мне до пенсии семь лет осталось! У меня же двое детей! Куда я пойду? Что же это? Господи!"
А вокруг все менялось... Менялось время, менялись знакомые очертания их отдела и всего проектного института. Она не верила своим глазам, чувствуя, что все в ней отказывается верить, сопротивляется чьей-то нечеловеческой логике. Да, несомненно, логика в этом была, но вот только чья?
Вначале пропали пальмы, и она увидела, что их отдел стал без них неприлично пуст. А потом она увидела сцену актового зала. Только сегодня, в четыре часа дня здесь состоялось заседание партийного актива города, посвященного 68-й годовщине Великой Октябрьской социалистической Революции. Но сейчас здесь плясали голые по пояс девушки. На заднике сцены, где всегда висел красный профиль Ленина, теперь маленькими цветными лампочками от елочных гирлянд было выведено странное изречение: "Топлес всегда с тобой!" И вроде раньше она ничего такого не конспектировала у классиков марксизма. Среди обнявшихся в канкане девушек Катя заметила их секретаршу Леночку с бледным лицом и голой цыплячьей грудкой.
Все это, конечно, было полной ерундой. Но потом она оказалась на третьем этаже, где еще только сегодня был вычислительный центр. Теперь здесь в ряд стояли обычные бытовые швейные машинки "Чайка", за ними сидели все проектировщицы из второй мастерской, все, чьи фотографии еще сегодня украшали доску почета. Они шили пододеяльники! А второй административный этаж института, где она только неделю назад проходила по красной ковровой дорожке в местком просить путевку в садик для Маши, вдруг превратился в нечто среднее между борделем и складом колониальных товаров! Здесь располагались пивные, закусочные, магазины электрических чайников, утюгов, обоев... Но каких чайников, каких обоев! Никакой фантазии даже у их архитекторов не было и в помине, чтобы только вообразить такую роскошь. Она бродила по всем магазинчикам и не могла наглядеться. Вдруг она замерла перед магазином джинсовой одежды, располагавшимся в бывшей канцелярии института. На вывеске сверху была написана фамилия Володи, но почему-то инициалы были не "В.А.", а просто - "ЧП". Может, он поменяет имя? Может, и поменяет... И все вдруг разом стало меняться, как в калейдоскопе: девушек на сцене вдруг заменили какие-то странные мужчины, одетые в пышные, прозрачные платья с блестками... Магазинчики все меняли и меняли своих хозяев на вывесках до тех пор, пока на всех не оказалась надпись "ЧП Карташов", а в швейной мастерской вдруг началась перестрелка... И только тихо, как в замедленной съемке падала на большой письменный стол Лидия Сергеевна из генпланового отдела...
А архитекторы? Где их бородатые архитекторы, такие интересные и талантливые, которые только сегодня пили вместе с ними? Катя быстро поднималась к ним на четвертый этаж, чувствуя, что время уходит... На их этаже было темно и пусто. Никого не было, даже столов и кульманов. Но краем глаза она увидела какие-то небольшие комнаты, что-то вроде их сегодняшних творческих мастерских. Картинки менялись быстро, не давая ей осмыслить до конца происходящее. Из этих картинок она поняла только то, что архитекторы вроде бы станут вдруг не придурками Царя небесного, как нынче, а большими фигурами, и даже будут иметь собственные мастерские, а весь институт будет почитать за счастье им прислуживать! Смешно! Но все это тоже будет ненадолго. Потом архитекторы вдруг перессорятся со всеми и между собой, правда, до перестрелок у них не дойдет. А вот потом наступит время, когда они будут унижено благодарить, получая заказ на проектирование огромного универсама... Катю... Да, именно ее. Только в очень красивом костюме, который сошьет ей мужик в короткой блестящей юбочке...
Она ничего не хотела знать дальше, ее душа просила только об одном чтобы это закончилось. Никого не было рядом, чтобы вырвать ее из этого кошмара. Ни к чему, из того, что видела Катя, она не была готова... А вокруг уже падал, искрился мягкий снег, на дороге он таял и превращался в бурую вязкую кашицу, он не таял только на таком знакомом лице с радостной, счастливой улыбкой...
Она плакала, вцепившись в подоконник, засыпанный тополиным пухом, и это еще было там, она никак не могла вернуться обратно. Но ведь все гадания завершаются одной фразой: "Чем сердце успокоится?" А чем же ей успокоить сейчас свое сердце? Оно рвется на части и ничего не может понять, ее глупое сердце... За подоконником кто-то все выкликал Валета, разрывая ей сердце, а она шептала кому-то: "Ну, позови же ты меня, наконец, позови... Ведь ты же можешь!"
Все реже становились гулкие удары сердца, все вокруг вновь затягивал туман... Странно, но ее сердце действительно затихало и успокаивалось, потому что за дверью комнаты, где висели в воздухе пушинки тополиного пуха, стоял он... И у Кати вновь дрогнуло сердце и покатилось куда-то от жалости к нему, преодолевая всю застарелую тоску и накопившуюся за годы одиночества ненависть. Кулаком в спину его толкала какая-то хорошо знакомая крашенная блондинка и шипела: "Давай, иди сейчас же! Сколько можно, дурак проклятый! Не трепи мне нервы! Иди!"
...Она не представляла, сколько времени она пролежала в беспамятстве возле стола с опрокинутым флаконом. Масло безвозвратно испортило ковер подарок Вовиных родителей на свадьбу. Того масла, которое Катя неловким движением собрала со стола обратно в пузырек, хватило бы еще на один раз. Но этого раза ей было просто не выдержать, поэтому она завернула пузырек с шариком в какую-то бумажку, лежавшую тут же на столе, и выкинула его в помойное ведро в туалете.
Из туалета она, цепляясь за стены, с трудом добралась до дивана в большой комнате. Засыпая, она чувствовала в себе одну пустоту, никаких мыслей, кроме горячего желания немедленно наложить на себя руки...
Никогда в жизни ни до того, ни после Кате не довелось танцевать так, как в ту ночь. Этот дикий чувственный танец сладкой истомой пронизывал гибкие руки и заставлял острее ощущать биение крови в жилах. Катя была по пояс голой, с одним прозрачным сари на бедрах, но танцевала она все же не в институтском актовом зале. Как ни странно, но там, в огромном зале, украшенном ткаными золотом занавесями и гирляндами цветов с пьянящим ароматом, освещенном слабо потрескивающими факелами, ее нагота была вполне уместной. Кожа у нее была темно-коричневой и вся покрыта маслом, пахнувшим удивительно нежно. А на голове - такая небольшая диадема... Боже мой, опять эти головы...
Восхищенные ее танцем люди рукоплескали ей сидя на подушках, вольно раскиданных возле столиков на низких гнутых ножках. Они пили красное густое вино из плоских, больше похожих на блюдечки, чашек... И, конечно, на золотом подносе, с которым она танцевала до утра, гася покрывалом витые свечи, лежала та самая гадкая запасная головка Валеры с кровавой пеной у страшного рта.
***
На следующий день Катя вместе с графинями пошла на демонстрацию. Вернее, едва доползла. Из-за подготовки к вечеру она совсем забыла запастись справкой о болезни, поэтому надо было идти. Но опытные сослуживицы просто спасли ее. Во-первых, графини ловко увернулись от транспарантов и флагов. Но не потому, что их было тяжело нести, просто после демонстрации приходилось на холоде долго ждать машину, отвозившую весь агитационный инвентарь на склад. Они надули грозди шаров, дали Кате детский флажок, и институтский распределитель транспарантов их уже даже не окликал. А во-вторых, они помогли ей пройти демонстрацию, подхватив ее под руки с двух сторон.