Прах и пепел
Шрифт:
Торопились отправить хотя бы первую роту. Перевели туда Овсянникова командиром взвода, с ним перешел и Саша, помогал принимать машины в паре с шофером Проценко, шустрым пареньком: все мог достать, все добыть, всюду был своим человеком – и на продскладе, и в техничке, и на нефтебазе. Юлдашев даже хотел пустить его по снабженческой части, но командир первой роты Березовский воспротивился: на счету каждый водитель.
Как-то Березовский задержал Сашу. При цехе была каморка, там они и уселись за старым канцелярским столом.
– Я слышал,
– Да, это так.
– Я хочу назначить вас помпотехом роты. Эта должность позволит представить вас к званию воентехника. У вас есть документ об образовании?
Этот человек нравился Саше, вызывал доверие. И все же Саша ответил:
– Документа об образовании у меня нет.
Березовский удивленно поднял брови, такие же черные, как и усы, а волосы на голове были с сильной проседью.
– Можете запросить институт, хотите, мы напишем. А еще лучше – дадим вам командировку в Москву, за сутки обернетесь.
– В Москву я не поеду, запрашивать не буду. Я – водитель, им и останусь.
Некоторое время они смотрели в глаза друг другу. Наконец Березовский сказал:
– Вы будете иметь на руках официальное требование батальона: срочно выдать на руки документы, необходимые для аттестации. Отказать не имеют права – запрос военного ведомства.
Видимо, о чем-то догадывается, тоже, наверное, битый. В его возрасте кадровый военный должен быть по меньшей мере подполковником.
– Товарищ старший лейтенант, – сказал Саша, – я никогда не служил в армии. Но я не уверен, что рядовому красноармейцу можно присваивать воинское звание против его воли.
– На войне все можно, – жестко проговорил Березовский и сменил тему: – Какую машину вы предпочитаете получить – полуторку, «ЗИС»?
– Полуторку.
– Выберете себе по своему вкусу.
Машину Саша выбрал подходящую, выпуска 1940 года, фактически новая, из какого-то тихого городского учреждения, по сельским дорогам не колотилась. Полный набор инструментов, в запасе кое-какая мелочь – болты, гайки, даже зимний утеплительный капот не пожалели, в заботливых руках, видно, была.
В роте каждый занимался своей машиной, на фронте с плохой машиной пропадешь. Требовали от командиров взводов и то, и другое, натерпелся Овсянников, покладистый, уступчивый, матерые шоферы на него наседали, умели брать за горло, а он робел – в сыновья им годился.
Саша ему как-то сказал:
– Ты особенно не уступай, на шею сядут.
Но у Овсянникова не хватало характера. Да и что он мог сделать? И подчиненные ему командиры отделений были бессильны. В Сашином отделении командиром был Мешков, опытный шофер, отслуживший действительную, два треугольника в петличках гимнастерки – сержант, солидный, хороший дядька, никогда голоса не повышал, любимым словечком было: «Спокойство!» Добродушно советовал шоферам: «Своим умом живите, ребята, вертитесь, вон Проценко все сам себе добывает». Его уважали, называли по
Был Чураков неуживчив, всем и всеми недоволен, низкорослый, широкий в плечах, смотрел мрачно, недоверчиво, не говорил – рычал: «Я себе на мозоли наступать не позволю». Невзлюбил Митьку Кузина, молодого колхозного водителя, из-за его неопытности, неумелости, а может, тот по простоте что-то не так ему сказал. Чураков называл его «урюк».
– Ты, урюк, с какого года женат?
– Неженатый я еще.
– Неженатый, – деланно удивлялся Чураков, – скажи, пожалуйста! Ну а с девками спал, конечно?
– Ну что вы, товарищ Чураков, – смущался Кузин.
– А чего такого, дело житейское, ты, урюк, парень видный. Тогда скажи мне: как отличить молодую бабу от старой?
– Ну, как… Погляди ей в лицо, поймешь.
– Нет, урюк! Проверять надо. У молодой груди торчком, положи под них карандаш, на пол свалится. А у старой висят сиськи, не падает карандаш, понял, урюк? Будешь жениться, запасайся карандашом, ничего больше тебе по твоей дурости не потребуется, урюк ты урюк!
– Угомонись, – сказал Юрий Иванович Мешков, – не привязывайся к человеку.
Но Чураков не мог угомониться, на этом и попался. Поскандалил из-за насоса. И, как всегда, начал с мата на весь гараж.
– Ты чего? – спросил его Байков, вальяжный, высокомерный шофер, до войны возил на легковой какого-то областного начальника, упитанный, с брюшком, морда гладкая, барственный, язвительный, нравилось ему, когда Чураков затевал скандал. Он и сам любил подпустить шпильку.
– Чего, чего, – рычал Чураков, – насос подменили, гады! У меня насос новенький был, а этот, – он сунул его под нос Байкову, – этот, видишь, краска облезла, весь в царапинах и не качает ни хрена!
– Ладно, достанем тебе другой насос. – Байков вроде бы успокаивал, а на самом деле подначивал. – Цена ему… Чего расстраиваешься?
– Я знаю, какая сволочь взяла, я ему, стервецу, голову оторву!
С этими словами Чураков направился к машине Митьки Кузина.
– А ну, подними сиденье, урюк!
– Вы что, товарищ Чураков, почему?! – оторопел Митька.
– Подними сиденье! Тебе говорят! – рявкнул Чураков.
Вокруг начали собираться шоферы.
Чураков оттолкнул Митьку, открыл кабину, приподнял сиденье, вытащил насос, поднял над головой:
– Ну что? Видали? Мой насос!
Насос действительно был новый.
– А этот – твой! – Чураков бросил на пол старый насос, толкнул его ногой. – Подними, мерзавец! Я тебя, урюк, отучу воровать!
Саша знал: Чураков получил новый набор инструментов, даже сумка была новая, всем показывал, так что насос ему действительно кто-то подменил. Но не Митька. Митькину машину Саша принимал сам. Хорошая машина. Саша даже колебался, какую себе взять, свою или эту. Поэтому запомнил, что при ней тоже был новый насос. И он сказал: