«Правь, Британия, морями»? Политические дискуссии в Англии по вопросам внешней и колониальной политики в XVIII веке

Соколов Андрей

Показательны разъяснения, которые давал в парламенте лорд – канцлер вигского правительства Сомерс. Он ссылался на письмо Вильгельма III, в котором король просил его совета по поводу соглашений о разделе. По существу Сомерс ссылался на указание короля. Министр счел, что препятствовать заключению такого договора значило «слишком много на себя брать», и высказал королю свое мнение, «протестуя против многих частностей и сделав ряд предложений в интересах Англии» <24>. Сомерс утверждал, что договор был вынужденным шагом, в противном случае Филипп мог предъявить свои права, и война стала бы неизбежной. Это утверждение нашло отражение и в вигской публицистике. Позднее Ф. Хар, оправдывая Сомерса, писал; «Участие в договорах о разделе, в которое был вовлечен король, было меньшим из двух зол» <25>. Он писал о миролюбии Вильгельма и о его стремлении избежать войны.

Воцарение Филиппа в Испании затронуло не только купцов, торговавших по Средиземному морю, но и другие группы английского купечества. Филипп предоставил французам ассиенто – право монопольного ввоза чернокожих

рабов в испанские колонии в Америке. Испанское правительство запретило импорт табака из Виргинии. Еще до признания Якова-Эдуарда Людовиком XIV в парламенте звучали голоса представителей буржуазии, в частности, «старой Ост-Индской компании и Сити, утверждавших, что объединение Франции и Испании приведет к разрушению торговли, следовательно, нации» <26>. Все это позволяло многим историкам считать, что в основе войны за испанское наследство лежали экономические причины. Еще К.Маркс замечал, что «войны против Людовика XIV были чисто торговыми войнами с целью уничтожения французской торговли и французского морского могущества» <27>. Русский дореволюционный ученый Я. Г. Гуревич также придавал главное значение экономическому фактору <28>. В советской историографии англо-французское соперничество ХVIII в. объяснялось преимущественно экономическими мотивами. Речь идет о том, что внешняя политика Англии была прежде всего подчинена интересам зашиты национальной промышленности и торговли, а также, со второй половины ХVIII в., обеспечению расширения Британской империи.

Экономический подход был характерен не только для марксистской историографии, но и для многих работ западных авторов. Хорн заключал свое фундаментальное исследование европейской политики Англии в ХVIII веке следующим выводом; «Если спросить, какие факторы формировали британскую политику в ХVIII веке, можно получить разные ответы. Главным является торговая и колониальная экспансия, с одной стороны, и сохранение баланса сил в Европе, с другой. Нетрудно видеть, что ни один из этих факторов не доминировал в течение всего века. Первый из них скорее преобладал во второй половине века, оставаясь относительно слабым в первой половине, когда еще сохранялся страх перед якобитством, возникший после угроз Людовика XIV изменить политическое устройство в Англии, сложившееся в результате Славной революции» <29>. В этом Хорн видел объяснение тому, что англо-австрийский союз сохранялся на протяжении всей первой половины XVIII в., хотя у Великобритании и Империи отсутствовали общие экономические интересы.

Более последователен в оценке роли экономического фактора Дж. Симкох. В статье, посвященной взаимоотношениям между Великобританией и Савойей, он писал: «Я надеюсь доказать сильнейшую взаимосвязь между обоими фундаментальными элементами английской внешней политики, слишком часто рассматриваемыми отдельно и независимо один от другого: поиск политического и стратегического баланса и устремление к торговой экспансии. Я утверждаю, что британские правительства тогда рассматривали войны как средство экономического роста, а военное и дипломатическое равновесие как важное условие дли поддержания и расширения торговли» <30>. Как видим, если Хорн разделял «торговые интересы» и «политический баланс», то в понимании Симкоха оба эти фактора находились в неразрывной связи, причем второй фактически вытекал из первого. О первостепенном значении соображений, связанных с торговлей, для внешней политики писали и многие другие исследователи. В свое время Е. Малколм-Смит подчеркивал: «Вопросы коммерции и торговли занимали главное место в британской внешней политике и служили как нить Ариадны в европейском лабиринте» <31>.

Иную точку зрения высказывают многие современные исследователи. Блэк, не отрицая того очевидного факта, что забота о торговле стояла на одном из первых мест во время дебатов по вопросам внешней политики, тем не менее усомнился в том, что фактор защиты торговых интересов, как он рассматривается в историографии, действительно играл основополагающую роль. В обобщающей статье, в которой проанализирован поиск новых подходов к изучению внешней политики Великобритании, он писал: «Не приходится сомневаться, что торговля была важным лозунгом в дебатах по внешней политике, а дипломаты получали инструкции защищать интересы купечества. И все же было бы ошибкой акцентировать внимание на том, что политика Великобритании была мотивирована главным образом соображениями торговли. Этот взгляд ведет к утверждению, будто бы страна после «Славной революции» была чем-то вроде буржуазного государства, управлявшегося в соответствии с интересами буржуазии» <32>. Нетрудно заметить, что в этом вопросе позиция Блэка во многом сближается с концепцией «традиционного общества» Кларка.

В других работах Блэк дал более детальное изложение своей точки зрения. Он подчеркивал, что само понятие торгового интереса является в известной степени абстрактным, на самом деле существовало много глубоко различных интересов, подчас противостоявших один другому, что ставило правительство в сложную ситуацию, особенно если эти интересы были представлены в парламенте. Блэк утверждал, что внешняя политика не была «просто средством улучшения торговых и промышленных позиций» Великобритании, и приводил ряд аргументов. Во-первых, действия правительства были часто лишь случайным реагированием на давление коммерческих кругов. Всегда ли соответствовали интересам Великобритании интересы купцов, например, Русской или Ост-Индской компаний? Можно ли видеть за отдельными проявлениями дипломатической и государственной помощи отдельным коммерческим группам более или менее систематическую программу поддержки национальной экономики? Во-вторых, Блэк считал, что такого рода действия чаще были второстепенными по отношению к соображениям «большой политики». В-третьих, необходимо учесть, что в британской дипломатической службе существовало явно неблагоприятное отношение к претензиям со стороны коммерческих кругов, что нашло свое отражение в официальной и частной переписке <33>. В вопросе о влиянии коммерческого фактора на внешнюю политику позиция Блэка близка взглядам Дж. Джонса, считавшего, что внешняя политика зависела от активности различных «групп давления», отстаивавших те или иные коммерческие интересы <34>.

Аргументы этих историков следует принять во внимание. Действительно, в каждом конкретном случае различные факторы причудливо переплетались, образуя сложную мозаику разнообразных соображений, как касавшихся блага страны, так и личной выгоды и карьеры. Это не означает, будто бы экономический мотив можно игнорировать. В некоторых случаях он играл решающую роль. Торийский парламент одобрил курс правительства Оксфорда-Болингброка на примирение с Францией, но отверг в июне 1713 г. торговый договор на том основании, что его 8 и 9-я статьи противоречат британским экономическим интересам. Дискуссия по поводу договора свидетельствовала, что интересы британской торговли занимали приоритетное место в аргументации депутатов. С другой стороны, вопрос о том, что более соответствовало экономическим интересам Великобритании: твердый протекционизм вигов или более либеральный подход тори к таможенной политике, сам по себе может быть предметом для дискуссии. Как бы то ни было, историографические дискуссии о роли экономического фактора должны быть приняты во внимание, когда речь идет о политической борьбе в годы войны за испанское наследство, как и во время других войн, в которых участвовала Великобритания в ХVIII столетии.

В ХVIII в. обе политические партии руководствовались в области внешней политики идеями «внешнего политического равновесия» или «баланса сил». При этом накануне и во время войны за испанское наследство имелось в виду традиционное соперничество австрийских Габсбургов и французских Бурбонов как определяющий фактор международных отношений в Европе. И виги, и тори сходились на том, что годы между Вестфальским миром 1648 г. и воцарением Вильгельма на английском престоле были временем небывалого роста силы и претензий Франции на мировое господство <35>. Болингброк полагал, что в результате войны 1689–1697 гг. равновесие было восстановлено, но вскоре снова нарушено вследствие договоров о разделе: «Договоры о разделе вынудили короля Испании написать завещание в пользу Бурбонов и толкнули испанцев, стремившихся предотвратить расчленение своей монархии, в руки Людовика» <36>. Виги считали, что европейское равновесие было разрушено не самими договорами, а тем, что французы их нарушили. Не случайно, узнав о представлении парламента по поводу договоров 1698 и 1700 гг., Вильгельм III, опиравшийся на вигов, сказал, что сожалеть следует не об участии Англии в договорах, а об их вероломном нарушении <37>. Так или иначе при всех расхождениях в трактовке принципа «баланса сил» лидеры обеих партий в 1702 г. склонились к общему мнению, что война неизбежна.

Сам принцип «баланса сил» не был нов в ХVIII в. Он прозвучал у герцога Сюлли при Генрихе IV Французском, в трудах Г. Гроция, Дж. Беллерса, Г. В. Лейбница. Болингброк в «Письмах об изучении и пользе истории», признавая необходимость вступления в войну за испанское наследство, замечал, что нужно было сохранить «равенство на чашах весов, взвешивающих силу». Он писал: «Если бы дело сводилось только к удовлетворению Австрийского дома, чьим правам Англия и Голландия не высказывали большого уважения тогда, когда они были лучше обоснованы, чем после появления завещания, то капля пролитой крови или сумма в пять шиллингов на ссору были бы слишком большой расточительностью. Но это была именно та чаша, на которую в общих интересах было бросить как можно больше тяжести из чаши Бурбонов» <38>. В Утрехтском мирном договоре было впервые отмечено, что его целью является поддержание «баланса сил» в Европе. Концепция «баланса сил» предполагала, что национальные интересы европейских государств различны и поддержание мира возможно только в условиях существования системы союзов, уравновешивающих друг друга. Публицист ХVIII в. Р. Уоллас в годы Семилетней войны, обозревая историю международных отношений в первой половине века, писал о войнах Англии против Людовика XIV: «Обе войны стоили нам дорого, но они были столь же необходимы для нашей безопасности, как и революция (1688 г. – А. С.) Небрежная и слабая политика Карла II привела к тому, что Франция стала опасна для всей Европы. Великобритании вместе с другими странами пришлось принять меры, чтобы обуздать ее чрезмерное могущество. Это ввело нас в расходы, но это не могло вызывать недовольства до тех пор, пока сила Франции не была сокрушена, и это королевство не было поставлено на один уровень с соседними странами» <39>.

В то же время «баланс сил» был понятием достаточно неопределенным. В этой связи историк М. Андерсон подчеркивал, что данное понятие часто использовалось недовольными политиками, особенно теми, кто находился в оппозиции, для атак на правительство и в интересах собственных партийных группировок. «Неопределенность этого понятия делала его лишенным смысла, но, в то же время, несмотря на свою неопределенность, оно легко становилось источником для международной напряженности. Теории «баланса сил» отражали наиболее конструктивный аспект Просвещения – веру в науку и способности человека контролировать ход развития событий и будущее,» – заключал он <40>.