Правда и Небыль
Шрифт:
Гриша ещё раз пробежался глазами по тексту. Вроде бы всё в порядке. Можно отдавать в печать. Хотя нет, рано. Взгляд замылился, стоит перечитать утром. Не надо отказывать себе лишний раз в удовольствии насладиться собственным величием.
Может, и польза от очередного прочтения будет – вдруг вылезет какая-нибудь нелепица, пышная, как хризантема? Маловероятно, но всё же. Мстиславский пил чай из провинции Фуцзянь и наслаждался своей работой. Счастье невидимыми волнами наполняло его маленькую комнатушку, как Ниагарский водопад. И Гриша тонул в этом счастье. Ничего больше на всей Земле ему было не надо.
Понедельник. 14 ноября
01:15. Самойлов
Москва.
Арт-музей
Игорь Сергеевич Самойлов был человеком основательным, твёрдых взглядов. Он разбирался во всём, в чём полагается разбираться настоящему мужчине. В политике, пиве, машинах, футболе, женщинах, водке, рыбалке, шашлыке и других важных делах.
Лучше всего он понимал искусство. Здесь Игорь Сергеевич никогда не ошибался, потому что был профессионалом: он работал охранником в Арт-музее и знал о том, что должен был беречь всё, ну или почти всё. Вершиной и мерилом успеха художника испокон веков было умение изображать обнажённую женскую натуру. Не у всех такое получалось. Поэтому неудачникам приходилось писать вещи попроще – всякие пейзажи, натюрморты, портреты. Но это было, по мнению Самойлова, никому не нужной мазнёй, неумелой попыткой замаскировать художественную несостоятельность. Неспособность изобразить главное — женское тело. Бабу.
Однако, будучи человеком умным, продвинутым и всё тонко понимающим, Самойлов даже к мазне относился снисходительно, не свысока, видя и в её существовании свой сокровенный смысл. Смысл этот заключался в том, что на мазню нельзя было позариться. Поэтому военный пенсионер, имея в своё время возможность выбирать между логистическим центром и Арт-музеем, решил устроиться охранником именно в музей – место, где не очень-то разбирающиеся в искусстве люди платили ему деньги просто так, почти ни за что, за охрану того, что и охранять-то было не от кого.
Нет, конечно, в музее иногда появлялись ценные вещи, порой настоящие сокровища. Самойлов ночью часами мог стоять и смотреть на картины с голыми женщинами. Недавно он почти половину смены зависал над работами Серебряковой, навеивавшими ему воспоминания о годах, когда он был моложе. Самойлову было что вспомнить. Он умел любить женщин. Дружбы с ними не признавал. Когда мало времени – не до дружбы, только любовь. С бабами ведь как? Пристаёшь – нахал. Не пристаёшь – придурок. Женщины, они, как дети, любят говорить «нет». Мужчины, правда тоже на детей похожи, потому что воспринимают это всерьёз. Игорь Сергеевич умел понимать слабый пол и находить к нему подходы.
Опытный вояка на разных фронтах знал, что во время службы за ним закрепилось прозвище Казанова. Он старался прожить жизнь правильно, следуя своим твёрдым принципам, которые выработал сам и которым ещё в учебке научил его сержант Мамсиков. Старался, чтобы каждый встречный ребёнок мог сказать ему «папа». Хорошеньких женщин не пропускал, соблюдая правило: «Даст, не даст, а попросить обязан». Лучше один раз потрогать, чем сто раз увидеть. Никогда не извинялся, зная, что, закончив приставания извинениями, можно обидеть любую женщину. Во что влюблялся, то и целовал. По своему опыту майор догадывался, что женщины способны на очень многое, просто некоторые из них стесняются. Дамы обычно отвечали Самойлову взаимностью. Не все. Но почти все. Злые жёны ставили своим мужьям шишки, а добрые – рога. Добрых спутниц жизни Игорь Сергеевич встречал чаще. Уводить их было не так сложно, как возвращать мужьям обратно. Успехи на любовном фронте льстили мужскому самолюбию Казановы в погонах. Но службе мешали. Иначе до подполковника дослужился бы…
Бывший майор, злой как собака на алкоголика Ельцина, любившего только свою власть и выкинувшего его, боевого офицера, прошедшего Афган, на нищенскую пенсию, обрёл в стенах музея покой, умиротворение и любимую работу. Он всегда верил в себя и рассчитывал, что судьба окажется в конце концов добра к нему.
Особенно остро военный пенсионер
Сегодняшняя ночь мало чем отличалась от других. Самойлов, не спеша, гордо, с выражением Давида работы Микеланджело, с мощным фонарём в руке, который был скорее не фонарём, а нехилой дубинкой, обходил свои владения. Ночью музей был весь его. Самой главной тайной этого заведения, о которой не догадывалась даже злющая, как гадюка, директриса, было то, что она и весь персонал в действительности работали на одного человека – Игоря Сергеевича.
Ну разве днём, в суете, когда вокруг тут и там шныряют очкарики и худосочные интеллигенты, можно хоть что-то толком рассмотреть и насладиться прекрасным? Даже если выставят «Рождение Венеры» какого-то итальянца или ещё лучше – «Колхозницы в бане» кисти великого Дубоносикова. Люди будут мешать и собьют с правильного настроя. Совсем другое дело ночью, когда вокруг ни души. Можно встать у картины и начать вспоминать всех своих зазноб. Так можно до утра простоять. Это счастье было доступно только одному человеку, для которого и был создан музей: Самойлову.
Впрочем, на то, чтобы доставить ему удовольствие, работал не только персонал галереи. Вот, банкиры из какого-то там левого иностранного банчка тоже хоть и доходяги с виду, а уважили майорские седины. Выставили работы с такими тётками в таких позах, что в уголках памяти начали всплывать образы медсестричек, продавщиц, бухгалтерш и просто жён сослуживцев из гарнизонов, в которых прошла большая часть жизни Игоря Сергеевича. Самойлов спешил взглянуть на свежие работы, завезённые позавчера.
Огромные гулкие залы усиливали звук шагов, дробилось эхо.
Ладно, бабы бабами, дрючба дрючбой, а служба службой. Пора было сделать обход, немного пройтись, размять ноги. Игорь Сергеевич хорошо усвоил: жизнь – это постоянное движение. Особенно половая жизнь. Майор всегда всё делал по правилам. Как учили. Вот и сегодня он сначала проверил входную дверь. Потом остановился возле новой экспозиции. Экспонаты были уже свезены и частично расставлены.
Пенсионер, как положено, проверил, всё ли на месте. Чем-чем, а зрительной памятью Самойлова Бог не обидел. В военном училище он удивлял курсантов, точно называя число предметов на чьей-нибудь тумбочке или цвет глаз генерала. Ему завидовали, прочили большое будущее. Ну что ж, на границе с Китаем это и в самом деле пригодилось. Самойлов привычно потёр левый бок и отправился на обход.
Под конец он задержался в главном зале, у входа, где стояли два мольберта с основными экспонатами.
На самых видных местах красовались картина и фотография. Фотография была старой, на толстой картонке. Молодая женщина в каком-то пышном платье – Самойлов про себя решил: «Буржуйское» – шла через площадь, покрытую лужами. Фотографу не хватило мастерства и умения заставить свою модель раздеться. От этого фотография, по мнению Игоря Сергеевича, не удалась. Хотя и было в ней что-то притягательное – разрез платья у дамы был достаточно глубок, и то, что таилось за этим разрезом, можно было почувствовать. Где-то далеко виднелась конструкция с огромными портретами. Портреты Самойлов узнал, как и любой человек его возраста: Ильич и Усатый. Присмотревшись, можно было увидеть, что вожди отражаются в лужах и женщина наступает на их отражения. Более того, если серьёзно вглядеться, то становилось заметно, что гении всех времён и народов смотрят в разные стороны, как бы стараясь не глядеть друг на друга.