Правда и Небыль
Шрифт:
«Фига в кармане, антисоветчина», – решил сторож. Он-то знал, что в советское время эти творцы в кавычках только и делали, что намекали, дескать, плохая советская власть. Не нравилась она им, видишь ли. Ну и донамекались, уроды. Что со страной стало? Как в девяностые люди жили? А с армией что Ельцин с Гайдаром и Чубайсом сделали? А с промышленностью? А этим всё Сталин не нравился. Хозяина на них нет! Ничего, придёт ещё Хозяин. А барышня на фоточке всё-таки ничего. Смазливая, как Нинка, медсестричка из В/Ч 27492. У неё тоже сиськи были что надо.
Отвернувшись от фотографии, Самойлов перевёл взгляд на картину.
С картиной было посложнее. На первый взгляд – какая-то ерунда: чёрные пятна на тёмном фоне, смотреть не на что. Но Игоря Сергеевича обдурить было не так-то просто.
Майор постарался расслабиться и смотреть только на полотно. Главное – сосредоточиться, как учил сержант Мамсиков. Сам он, к сожалению, по пьяной лавочке заснул под гусеницей БМД. А молодой курсантик… Лучше не вспоминать. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Самойлов весь обратился в зрение с одной целью – понять, не прячется ли в тёмном фоне женский обнажённый силуэт. Мощная чуйка говорила ему, что художник Апятов не так прост, как кажется. И на этот раз смекалка не подвела военного пенсионера. Он постепенно начал различать всё больше деталей. В конце концов всё сложилось. Там, на полотне, был город – тёмный, мёртвый, без единого огонька. А над ним, в чёрном небе, летели переплетённые, перекрученные женские руки – то ли стая, то ли поток рук, едва видимый на тёмном фоне. Они плыли в тумане и, казалось, шевелились. В их движении был некий потаённый смысл. Ещё немного, и он станет ясен…
Самойлов встряхнул головой, проморгался. Перед ним снова была старая тряпка с чёрными пятнами.
«Хмарь болотная», – вынес Игорь Сергеевич строгий, но справедливый приговор. Старый солдат не любил вещей, которые не такие, какими кажутся.
Майор снова повернулся к фотографии. Женщина смотрела прямо на него с холодной презрительной улыбкой. Как Люська, буфетчица из-под Армавира. Он был тогда трезв, а она – без макияжа. Тоже сначала не хотела давать. Мол, муж у неё. А что муж? Прапорщик. Курица – не птица, прапорщик – не офицер. Казалось, дамочка смотрит на него, как первый раз посмотрела Люська, – как на мелкую сявку.
«Барыня. Наглая», – решил Самойлов. Ничего, и не таких обламывали.
Наконец он вернулся в свой закуток. Там его ждали пакет молока и батон – сегодняшний ужин. Или ранний завтрак, смотря как посмотреть. Так или иначе, то были молоко и хлеб. На дежурстве нужна пища простая и грубая. Она не должна отвлекать внимания, пачкать руки, вызывать сонливость. Спать на посту Игоря Сергеевича отучили китайцы. Если бы в ту ночь сорок лет назад он…
Стоп!
Что-то заставило отвлечься от воспоминаний и насторожиться. Какой-то стук, звяк… Померещилось? Большое пустое, тёмное помещение могло само издавать странные звуки. Оно всегда жило своей непонятной жизнью.
С минуту Игорь Сергеевич прислушивался. Вроде бы посторонних шумов не слыхать. Но и расслабиться уже не получалось. Нужно было проверить. Так его учили: всегда всё проверяй.
Игорь Сергеевич встал из-за стола, взял в руки фонарь-дубинку Mag-Light и пошёл по коридору.
Майор не сделал и десяти шагов, как за спиной раздался телефонный звонок. Игорь Сергеевич застыл. Телефон не умолкал, сотрясая воздух верещанием.
Пришлось вернуться, взять трубку.
– Охрана, Самойлов! – отчеканил он по привычке.
Трубка молчала. Ни помех, ни гудков. Тишина. Игорь Сергеевич дунул в мембрану, посмотрел на неё, осторожно положил на рычаг, призадумался. Опять двинулся было на обход, но телефон снова зазвонил. И опять тишина. Так повторилось дважды.
Старого служаку на мякине не проведёшь. Самойлов положил трубку на стол и решительно пошёл осматривать помещения. Обход занял минут десять. Вроде ничего. Померещилось?
Нет! Вот оно – звяканье! Стук явственно донёсся со второго этажа, где располагались технические помещения.
Игорь Сергеевич сосредоточился. Он был крепкий мужик, в своём праве, к тому же в левом кармане у него лежал брелок с кнопкой тревожной сигнализации.
Кнопка не понадобилась. Звук издавала форточка в сортире.
Самойлов уже потянулся, чтобы её закрыть, но остановился. Сердце царапнуло какое-то неприятное предчувствие.
Майор спустился вниз, прошёл в главный зал и замер на пороге. Включил фонарь. Профессионально и уверенно мазнул лучом по экспонатам, как художник прикасается кистью к полотну.
Вроде бы всё на месте. Экспонаты тоже. Чёрные пятна и Барыня на площади с голубями. Под картиной была прикреплена табличка с надписью «Небыль», а фотография называлась – «Правда». Как и вся выставка – «Правда и Небыль».
Игорь Сергеевич поморщился, выключил фонарь и пошёл закрывать форточку. Надо завтра доложить гадюке-директрисе. Пусть накрутит хвосты своим, чтобы не забывали окна закрывать. И не мешали настоящим ценителям искусства наслаждаться прекрасным.
Закрыв окошко, Самойлов удовлетворённо вздохнул. Ночь только начиналась. Аппетит прошёл. Проснулась тяга к высокому. На втором этаже музея в новой экспозиции работ молодых фотохудожников «О главном» висела потрясающая работа «Куртизанка нашего времени». Игорь Сергеевич вчера уже любовался этим шедевром фотографа Милкина. Он даже фамилию запомнил. Хороший, видимо, парень. Понимает что-то в жизни. Попавшая в объектив Милкина обнажённая деваха, которая, видимо, не час и не два позировала фотографу, и, наверное, не только позировала, взглядом полным томления и неги, который сумел поймать счастливчик, встречала посетителей зала. И входящие замирали перед этим взглядом. Так пронзительно на Самойлова смотрела только Катюша, бухгалтерша в Группе советских войск в Германии, когда он приходил получать денежное довольствие. Хороша была Катя. Настоящий бухгалтер, не клала выручку за бюстгальтер. Зато в бюстгальтере Катюши было кое-что поинтересней оклада денежного содержания. Самойлов поднялся на второй этаж и встретился взглядом с Куртизанкой. Насчёт того, почему девка звалась этим диким именем и что оно означало, майор не заморачивался. Он был весь в воспоминаниях о бухгалтерше, погрузившись мыслями в прошлое.
И тут снизу, из главного зала, отчётливо донесся звук падающего предмета. «Картина, наверное, упала», – подумал Игорь Сергеевич. Вдруг он почти явственно ощутил всеми фибрами своей прямой, как палка от швабры, солдатской души, что сейчас, именно в этот момент, кто-то трогает руками гордую Барыню на фотографии «Правда» и крадёт красавицу. Видение было настолько явным, что Самойлов вздрогнул и собрался было рвануть вниз. Но что-то удержало его. Он остался стоять на месте. На ум впервые за долгие годы службы почему-то пришла гаденькая и подленькая мыслишка о том, что если какой негодяй или охотник до баб такого типа стырит Барыню, повесит её на стену себе в сортир и будет на неё пялиться, то, значит, так и надо. Бабец была точная копия продавщицы Люськи. Такая роковая брюнетка, разби-вательница мужских сердец, причинившая Игорю Сергеевичу столько страданий, прежде чем он её… Ну и пусть повисит в чужом клозете. Конечно, директриса-гадюка, если что пропадёт, по головке не погладит, да и тот банкир, командир банка, что, как и он, Самойлов, долго на Барыню глазел, тоже расстроится. Ну и пусть у них будут проблемы. Гадюка который год зажимает прибавку к зарплате. Три тыщи целковых для неё, видишь ли, проблема. А банкир, так тот зашёл и поздороваться забыл. Небось сержант-срочник. В крайнем случае, летёшка запаса, получивший звание по окончании военной кафедры, ни дня не проходивший в сапогах. Проблемы будут у Самойлова, конечно, большие. Ну и ладно. Главное, что ЭТИ помучаются, как он на китайской границе.
Нехорошие мыслишки пролетели в голове у отставного майора, словно товарный эшелон проскочил сквозь заснеженный полустанок. Как пришли, так и ушли. А может, и не украдут, теряя бдительность, начал успокаивать себя Самойлов. Если красть – то Куртизанку. Вон у неё какие булки. И Игорь Сергеевич уставился на женские лю-ля. Они были точно такие же, как у Катюши. Вот была душенька. Нежная. Отзывчивая. Не то что Люська. Майор окунулся в тёплую волну воспоминаний, поплыл в ней и растворился. Больше он ничего не помнил.