Правда и Небыль
Шрифт:
– А мне что делать? – спросила Дронова напряжённо.
– А вы, Ирина Васильевна… – Юрьев добавил в голос теплоты, – подумайте, как нам быть, если экспонаты не отыщутся к открытию. От этого зависят наши дальнейшие действия, – подчеркнул он.
Пиарщица немного расслабилась: она поняла, что ей по-прежнему доверяют и с её мнением считаются. Лицо Дроновой разгладилось – и тут же приняло деловое, озабоченное выражение.
– Конечно, подумаю, – быстро сказала она. – Дайте мне хотя бы два часа…
– Да хоть три. Только вдумчиво так прокачайте ситуацию, Ирина Васильевна, – дожал Юрьев. – Но и не тяните. И вообще, шуруйте, ребята, на всех скоростях. На всех скоростях,
Гоманьков, вставая, позволил себе улыбнуться. Видимо, смысл сценки от него не ускользнул.
Улыбнулся и Алексей Михайлович. Его немного отпустило. Проблема перестала быть только его головной болью: часть тяжести приняли на свои плечи коллеги. Достаточно опытные и компетентные, чтобы на них можно было положиться. Да и сама раздача указаний действовала на председателя правления не хуже психотерапевтического сеанса, возвращая ему на время упущенное чувство контроля над происходящим. А Юрьев любил контролировать абсолютно всё вокруг и умел это делать. Обычно не очень заметно для окружающих, но охватывая всё и вся. Так уж он был устроен.
Рано ласты склеивать, решил банкир. Посмотрим, куда кривая вывезет.
11:00. Юрьев
Москва. Шишов переулок
После разговора с Гоманьковым и Дроновой Юрьев поспешил в Арт-музей. Люди, хорошо знающие окрестности банка и не путающиеся в тихих близлежащих улицах, переулках и подворотнях, могли напрямки дойти до музея минут за пять – семь. Дорога на машине требовала в два-три раза больше времени. Это если сильно везло и удавалось доехать без пробок. Раньше через Шишов переулок на автомобиле удавалось долетать до владений Грачёвой минуты за три-четыре. Но год назад московские власти зачем-то решили сделать движение по переулку односторонним. Логику людей, принимавших решение, понять было ну никак невозможно. Совсем. Люди на чём свет стоит материли высадившихся в столице оленеводов, не знающих и, по-видимому, не сильно любящих переданный им на кормление оккупированный город, плевались и ругались, но сделать ничего не могли.
Юрьев застегнул плащ и двинулся в путь. Право на свободу передвижения было завоёвано по итогам противостояния с начальником службы безопасности. Гоманьков, зная любовь руководителя к прогулкам, поначалу приставил к шефу охрану из числа бойцов частного охранного предприятия. Неуклюжие, как дореволюционные комоды, громилы ни на шаг не отставали от сопровождаемого лица и, не смущаясь, с наивной деревенской простотой, громко докладывали по в рации о каждом шаге банкира: «Объект зашёл с бабой в кафе». Их звонкие, бодрые голоса слышал не только дежурный по смене, но и тот, кто именовался объектом. И ещё журналистка, которой тот намеревался дать интервью в кафе. Та вообще обиделась, услышав, что её назвали «бабой». Женщиной она была, мягко говоря, не самой симпатичной, но о себе думала иначе. Юрьев потом в лоб и без нюансов, до слёз понятно разъяснил Гоманькову на понятном ему русском языке всё, что думает о простых сельских парнях, взятых в банк после семи лет службы в СОБРе и до сих пор считавших, что в Москве они находятся в такой же «горячей точке», как в Гудермесе. Ну или почти в такой.
Гоманьков ошибки признавал, каялся, посыпал голову пеплом, но упорно не хотел капитулировать. В результате его усилий охрана медленно, но верно становилась вежливей. Банкир стал слышать, что людей, с которыми он встречался на улицах и в кафе, стали называть не мужиками и бабами, а мужчинами и женщинами,
– Дружище, за мной нет смысла охотиться, – увещевал несговорчивого чекиста банкир. – Я как тот неуловимый Джо из анекдота про ковбоя, которого не ловят потому, что он никому не нужен. Ты же знаешь, я больше тебя о своей безопасности забочусь. Специально у нас всё устроено так, что я сам ни одного вопроса решить не могу. В конторе рулон туалетной бумаги без коллегиального одобрения и тендера купить нельзя. Кредиты только кредитный комитет выдаёт. Я туда даже не хожу. С клиентами не встречаюсь. От меня ничего не зависит. Сижу тихо, как мышка, примус починяю. Только жене и детям нужен, а так толку с меня как с козла молока.
– С умным человеком приятно поговорить, но трудно работать. Вы на себя, Алексей Михайлович, наговариваете. Чтоб вы так жили, как прибедняетесь! – не согласился с шефом безопасник, потягивая из стакана водичку без газа.
Гоманьков водой не только умывался, но и пил только её и больше ничего. Причём даже без газа. Если бы дистиллированная вода была доступней, он бы, наверное, на неё перешёл. Даже чай с кофе человек не употреблял, не говоря уже о чём-то покрепче. Кремень был мужик. Абсолютный трезвенник.
К трезвенникам Юрьев относился не без подозрений, намотав в своё время на ус едкое, как соляной раствор, которым зимой в Москве поливают улицы, замечание одного товарища о том, что если мужик не пьёт и не ходит по бабам, то, значит, ворует. Но своему начальнику безопасности он доверял и прощал ему маленькие прибамбасы. Даже уважал за его позицию. Непьющий чекист смотрелся в окружении банкира более чем экзотично. Стишок «Красные глаза, суровые лица. // Это чекисты идут похмелиться» был не про Гоманькова.
– Комитеты, да, у нас, конечно, работают, бумагу марают, не спорю. Но на самом-то деле без вас у нас мышь не проскочит. Я согласен, смысла нападать, похищать Вас особого нет, но всё же. Хулиганы, знаете. Люди всякие по городу ходят сомнительные. Смурные. Вы свою работу делаете, я – свою. Ну давайте же друг другу хоть чуточку помогать. По-христиански. Я же в ваших интересах стараюсь, Алексей Михайлович, дорогой, ради семьи вашей, ну и банка. Да и португальцы мне голову отвинтят, если с вами что случится. Вы уж пожалейте если не себя, то меня, – как мог сопротивлялся контрразведчик.
– Кому сгореть, тот не утонет, – гнул свою генеральную линию Юрьев. – Если кому-то кто-то кое-где у нас порой понадобится, никакие топтунишки человека не спасут. Москва – городок безопасный. Не то что Лиссабон. А наш район вообще. Тут посольство на посольстве сидит и посольством погоняет. Посты вокруг. Эфэсбэшники зыркают на каждом углу. Под ментов косят. Шеф, усё под контролем.
При желании Юрьев мог убедить кого угодно в чём угодно, и в конце концов Гоманьков сдался. Или сделал вид, что сдался. Его начальник тоже вроде как поверил в искренность своего собеседника. Или сделал вид, что поверил. Так или иначе, после того разговора за банкиром никто не ходил. Или так ходил, что этого не было видно.