Правда о Бэби Донж
Шрифт:
— Что она говорила?
— Спрашивала о Жаке. Когда узнала, что и Жанна присматривает за ребенком вместе с Мартой, казалось, была недовольна. «Я оставила Марте подробные указания, — сказала она. — И вообще, мне хотелось бы, чтобы Марта пришла сюда». Судя по всему, она была, как всегда, совершенно спокойна. Поинтересовалась: «Мама у госпожи Бертола?»
— Осторожнее! — воскликнул Франсуа, вывертывая руль.
Поглощенный разговором, Феликс слегка задел какую-то тележку.
— Перед уходом Жанна попыталась… «Послушай, Беби, мне-то ты можешь признаться?» — «Тебе меньше, чем кому-либо, моя
Было десять утра. Донжи обгоняли большие фургоны для развозки товаров. В конце улицы мельком увидели Рыночную площадь.
— Это все?
— Да. В Каштановой роще все в порядке. Жанна, понятное дело, не очень довольна. Особенно в связи с Жаком. Это ведь все равно, что обвинить ее в неумении воспитывать детей. Я знаю, что… Я тебе не надоел?
— Нет.
Набережная Кожевников, белый дом в конце ее, выщербленная мостовая, на которой Франсуа играл когда-то в шары. Он вылез из машины без помощи брата, прошел в квартиру не через парадную, а через свой кабинет — туда отдельный вход.
— Здравствуйте, месье Франсуа.
— Здравствуйте, мадам Фламан.
О ней он уж совсем забыл! Она раскраснелась, была очень взволнованна, прижимала руки к груди, смотрела на него большими влажными глазами. Несомненно, это она поставила розы на письменный стол.
— Если б вы знали, как все были потрясены, когда случилось несчастье! Вы уже совсем выздоровели?
Донж повернулся к ней спиной и пожал плечами. Он впитывал в себя запах дома, особенно своего кабинета, чуть затхлый, неповторимый. Солнечные лучи — и те по-особому проникали сюда сквозь низкие окна, по-особому отражались от полированной мебели. На стене, прямо под черно-золотым футляром часов в стиле Луи Филиппа, дрожал маленький солнечный зайчик, который интриговал Франсуа в детстве.
После полудня зайчик перемещался на другую стену и полз по фотографии, изображающей съезд фабрикантов-кожевников в Париже. На снимке был и отец Франсуа; он стоял, скрестив руки на груди.
— Феликс, универмаги Нанси расплатились?
— Пришлось выколачивать, но теперь все в порядке.
Кабинет — единственная комната в доме, где ничего не изменилось. У Донжей были в разных филиалах оборудованные по-современному кабинеты, но этот, еще отцовский, как бы олицетворял отправную точку всей деятельности братьев. Стены были оклеены давно пожелтевшими обоями в полоску. Франсуа сохранил письменный стол отца, покрытый темной кожей, с лиловыми чернильными пятнами. Над столом висела полка с отделениями для папок.
Прямо перед собой Франсуа повесил портрет отца: длинные усы, густая шевелюра, жесткий крахмальный воротничок и черный галстук, который ремесленники повязывали, наряжаясь по-праздничному. Раньше фотография отца висела в спальне на одной стене с портретом матери.
Затем в дом вошла Беби и заговорила о его обновлении…
Словом, портреты были перенесены в кабинет — фотография матери висела на другой стене, напротив стола Феликса. Стулья с плетеными сиденьями, которые, сколько помнил Франсуа, всегда стояли здесь… Запах…
Франсуа медленно — он не мог сделать это сразу — вступал во владение своим домом,
— Я положила на стол письмо — оно лично вам.
Мадам Фламан, черт возьми! Он забыл запах своей секретарши. Мадам Фламан, полная рыжеволосая женщина с живыми глазами, влажным ртом, высокой грудью и крутыми бедрами была очень потлива.
Не из-за нее ли в самом начале…
Конверт, присланный из Довиля, [8] был надписан почерком Ольги Жалибер, но Франсуа не спешил его распечатывать. Феликс за своим столом разбирал утреннюю почту.
8
Курорт на северном побережье Франции.
Как-то месяца через два после свадьбы, тоже утром, Беби в легком шелковом платье спустилась к мужу в кабинет.
— Можно?
Феликса не было… Мадам Фламан сидела на своем месте. Она быстро, может быть, слишком быстро, встала, поклонилась и направилась к двери.
— Куда вы? — спросил Франсуа.
— Я полагала…
— Останьтесь. Что случилось, малышка?
Беби раньше почти не бывала здесь и теперь внимательно рассматривала обстановку.
— Я просто зашла поздороваться с тобой. А, вот ты где развесил портреты!
Он заметил, что, проходя мимо секретарши, жена нахмурилась — наверно, ее шокировал запах.
В полдень, когда они вдвоем завтракали за круглым столом в столовой, Беби спросила:
— Разве так необходимо, чтобы эта девушка сидела в твоем кабинете?
— Мадам Фламан — замужняя женщина. Шесть лет она состоит у меня секретаршей. Она в курсе всех наших дел.
— Не понимаю, как ты можешь терпеть такой запах.
Вероятно, все их беды в значительной степени объясняются засевшей у него в голове мыслью, что жена не способна ни слова сказать, ни шагу ступить без умысла. Она говорила спокойно, в упор глядя ему в глаза, как в Руайане. Последние ее слова и вовсе разозлили его.
— Впрочем, тебе виднее.
— Разумеется.
Разве это не доказывает, что у нее была задняя мысль?… Но теперь, столько лет спустя, он сомневался так ли уж это бесспорно? Несколько раз по просьбе Беби Феликс провел ее по всем помещениям. А в следующее воскресенье утром, когда Франсуа один заканчивал срочную работу, она в муслиновом платье вошла в кабинет.
— Я тебе не помешаю?
Беби расхаживала из угла в угол. Иногда он замечал, как блестят ее наманикюренные ногти: каждое утро добрых полчаса она ухаживала за ними.
— Скажи, Франсуа.
— Слушаю.
— Ты не находишь, что я могла бы тебе помогать.
Он посмотрел на нее и нахмурился.
— А что бы ты хотела делать?
— Работать с тобой в кабинете.
— Вместо мадам Фламан?
— Почему бы нет? Если дело в переписке на машинке, то я быстро научусь. В Константинополе у меня была портативка. От нечего делать я печатала свои письма и…
С ее-то лакированными ногтями и воздушными, как крылья бабочки, платьями! Она будет спускаться в кабинет в десять-одиннадцать утра, благоухая ароматными солями для ванной и косметическими кремами.