Правда жизни

Джойс Грэм

Рубен уже не раз щипал Фрэнка, и тот благоразумно держался от него подальше. Правда, Том как-то показал ему, как можно пугнуть Рубена, просто помахав палкой, и Фрэнк снова отправился к дому за подпоркой, чтобы выудить палку из грязи. Наконец он вернулся к коровнику, приготовившись грозно размахивать палкой, но Рубена и след простыл. Фрэнк взобрался на ворота с пятью засовами в конце двора и стал всматриваться вдаль – где же мать?

Кэсси нигде не было. Фрэнк немного посидел на воротах и постучал палкой по столбу. Матери не было видно. Фрэнк вспомнил,

что нужно идти в дом помогать тете Юне. Но тут снова появился Рубен и преградил ему путь. Фрэнк вернулся к воротам подобрать палку. Теперь ему удалось пригрозить Рубену, и гусь, знакомый с силой палки, продолжая недовольно шипеть, пропустил его.

Когда Фрэнк подошел к дому, стон стал громче. Оставив палку у двери и сбросив ботинки, он пошел на стон – он раздавался из тетиной спальни.

Там в камине был разожжен огонь. Юна, обливаясь потом, с голым огромным раздувшимся животом полулежала в постели на подушках. Волосы у нее были мокрые. Она снова застонала – сначала низко и негромко, будто глубокой зимой ветер подвывал на ферме или даже будто кто-то озорную песню затянул, а потом с каждым мгновением все сильнее и громче.

– Тетя Юна, ты чего, а? Чего ты?

– Фрэнк, – простонала Юна. – У-у-у-у-у-у-у-у.

– Ты чего, тетя Юна?

– Где дядя Том? У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у…

– На машине уехал. Да, уехал. Помоги, говорит, Фрэнки, тете Юне, вот. Помоги, говорит.

– У-у-у-у-у-у-у-у-у-у. Господи, начинается, точно. Фрэнк, подержи меня за руку, лапушка.

Фрэнк бросился к тете, схватил ее за вытянутую руку, и Юна сильно, до боли сжала ему пальцы. Он увидел, как по лицу ее катятся крупные, с горошину, капли пота.

– У-у-у-у-у-у, – снова застонала она. – Поговори со мной, Фрэнк. Поговори со мной. Расскажи что-нибудь.

И Фрэнк рассказал тете Юне про палку. Про то, как сначала бросил ее в пруд, про Рубена, про ворота. Рассказ оказался длинным, и Юне, когда она переставала стонать, удавалось смотреть Фрэнку в глаза, кивать и с неподдельным интересом слушать.

Наконец Фрэнк закончил свое повествование:

– Тетя Юна, хочешь, палку покажу?

Юна громко рассмеялась и долго не могла остановиться, заходясь в хохоте. А потом снова застонала:

– О Господи, началось!

Она вжалась в кровать и разогнула колени. Перед Фрэнком предстала тетина расширившаяся вульва, и там, в середине натянувшейся ткани, розовело что-то величиной с грецкий орех. Фрэнк не знал, что видит макушку первого из близнецов.

Больше ему ничего не удалось увидеть – дверь в спальню распахнулась, и на пороге появился Том с женщиной, чуднее которой Фрэнку видеть не приходилось. Это была Энни-Тряпичница, крошечная повивальная бабка.

Энни-Тряпичница закружилась по комнате со своим кожаным мешком и котомками:

– Ну, как делишки?

На ней была юбка до щиколоток и мешковатая черная кофта. Черные как смоль волосы были убраны наверх старомодным узлом с заколкой. Один глаз у нее был почти закрыт, зато другой сверкал огнем, и им она старалась рассмотреть все, что

было в комнате. Вынужденная обходиться только одним зрячим глазом, она рывками поворачивала голову, как птица.

– У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у… – заголосила Юна.

Энни-Тряпичница, рискуя своим огромным сверкающим глазом, поднесла его к самому месту действия.

– Вот-вот, – сказала она. – Но мы еще все успеем. А теперь, солнце мое, давай-ка кричи во всю мочь все, что хочешь, – это помогает.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!… – заорала Юна.

– Так-то оно лучше, солнце мое. – Энни сбросила с себя кофту, открыла окно и сунула Тому в руки мешок с рваным тряпьем. – Иди прокипяти это в большой кастрюле. Да побыстрей, солнышко!

Том пошел выполнять указание.

Тут вдруг повитуха замерла, наклонилась и поднесла свой блестящий ястребиный глаз к Фрэнку:

– А ты кто такой?

Фрэнк затрепетал. Он хотел сказать, как его зовут, но не мог вымолвить ни слова. Должно быть, это существо прилетело из какого-то другого мира. Она тем временем доставала из кожаного мешка свою экипировку, бутыльки, инструменты, и быстро раскладывала их на комоде, с которого все было убрано. От ее одежды до него доносился смешанный запах печного дыма, тушеного мяса и антисептика. Она вынула клеенку, отступила на шаг и махнула ей на Фрэнка.

– Говорят, мальчишкам на такое негоже смотреть, да только ерунда это. Пускай себе смотрят. Будут знать, что к чему. В общем, хочешь – оставайся, не хочешь – иди, солнышко, но если под ноги попадешься, дам по шее. Тебе решать.

– Иди к дяде Тому! – только и успела сказать Юна и снова зашлась в стоне.

Энни-Тряпичница принялась расправлять клеенку на постели, а Фрэнк почувствовал большое облегчение оттого, что эта колдунья отпустила его на волю. Он медленно спустился по лестнице. Увидев на кухне Тома у кастрюли, в которой кипятилось тряпье, он разразился слезами.

– А вот и наш добрый молодец! – Том сгреб его в охапку. – Ну, будет тебе! Все с тетей Юной обойдется, сынок! Ребеночек у нее будет! От теть всегда шуму много, когда они ребеночка рожают. Им так легче, чтоб он на белый свет вышел. Вот увидишь.

Но Фрэнк плакал не из-за тети Юны, ее вида и криков. В ужас его привело ночное пугало, которое он увидел наверху. А там в это время Юна тужилась все сильнее, помогая ребеночку выйти на белый свет, и ее стон перешел в крики. Фрэнку слышно было, как бабка подбадривает ее, чтобы та громче кричала.

Фрэнк вышел на улицу и оседлал велосипед. Он гонял по двору, под открытым окном, из которого голосила его тетушка. Проехался до пруда и обратно.

– Никогда больше этого гада к себе не подпущу – так и скажи ему, – услышал он, как вопит тетя.

В окне появилось лицо Энни-Тряпичницы, она сверкнула на него глазом и захлопнула окно.

Затем все стихло.

Некоторое время спустя, когда уже спускались сумерки, дверь отворилась, и Энни-Тряпичница позвала Фрэнка.

– Поди-ка сюда, солнышко, иди глянь.