Правдивый ложью
Шрифт:
А как у нас со второй задумкой?
Но тут уже слова мои, а озвучка Федора, к которой он приступил сразу после представления еще одного помощника Басманова, разумеется, тоже с указанием всех чинов и регалий – второй воевода… и так далее.
Между прочим, Зомме, оказывается, тоже стольник. Интересно только, когда нам их дали? Ах да, вспомнил, еще в прошлом году.
– …Одначе мыслю я, что понапрасну выказывал доселе столь великое доверие иноземному люду, а посему все будет инако. И наперед, окромя сих стольников, успевших доказать на деле свою верность, полагаться буду отныне и присно токмо на вас, вои мои православные…
Вот это гул какой надо гул – в смысле тональность.
– Давно пора.
– Никак от батюшки разум унаследовал.
– Бери выше – тот-то все на иноземцев поглядывал, а ентому полтора месяца хватило, дабы понять, что почем.
– Лета юные, ан мыслит добре.
– Славно надумал.
Это я уловил краем уха лишь то, что произнесено поблизости, но нет сомнений, что и остальные тоже говорят нечто похожее.
– …потому полагаю, что и вам всем надлежит прияти участие в бережении и охранении покоя московского люда и тако же по мере силов своих подсобляти Петру Федоровичу, ибо…
– Никак провинился ты чем ныне перед Федором Борисовичем, – с легким удивлением в голосе шепнул мне Басманов.
Ему и в голову не пришло, что настоял на том, дабы назначить самым главным над всеми боярина, именно я. Говорю ж, порядки тут совсем иные.
Но я и тут ничего не ответил, лишь неопределенно передернул плечами – пусть понимает как хочет.
– …И ставлю в помощники думному боярину Басманову тако же стрелецкого голову Постника Огарева, дабы он в объезде головой был в Цареве городе от реки Москвы до улицы Никитской до левой ее части…
Снова смена тональности – кое-где в гул одобрения вплетается зависть. Оно и понятно – не без этого. Ничего, умолкнут, поскольку сегодня юный престолоблюститель добрый и без сладенькой конфетки не оставит никого.
– …Ему же в помощь назначаю сотника стрелецкого полка Михайлу Одинца, а тако же…
Вот и полетели градом конфеты, да еще в каких красивых фантиках.
Причем каждому.
Десять полков, десять командиров, которые все назначены, как и Постник, первыми объезжими головами. Еще десять сотников определены вторыми и столько же – третьими.
Кстати, не говоря уж про первые номера – между прочим, княжеская должность, как мне с усмешкой сказал еще до совещания Федор, – даже третьи звучали почетно. Занимали их, как правило, дьяки, с которыми на Москве сейчас было тоже весьма негусто – и они укатили в Серпухов.
Хорошо, что у Годунова отличная память, которая удерживала поименно все стрелецкое руководство, так что раздавал мой ученик назначения, не заглядывая ни в какие бумаги, действуя без шпаргалок, твердо и уверенно.
Да и с выбором не затруднялся – тут мы тоже все заранее обговорили, вплоть до возраста самого головы, а следовательно, его авторитета, не забыв столь немаловажный нюанс, как расположение его полка.
Ни к чему Михайлу Косицкого и его людей отправлять на дежурство в Царев город от Неглинной до Никитской. Туда как раз лучше отрядить Ратмана Дурова, его стрелецкая слобода на Сретенке, так что рукой подать до своих домов – можно и спокойно пообедать, да и возвращаться на ночлег недалеко.
А раз Косицкий живет в Замоскворечье, вот и пускай его стрельцы патрулируют «в деревянном городе за Москвой-рекой».
Так сказать, по месту жительства.
Словом, Федор учел, как я его и инструктировал, все нюансы, даже то, кто где и у кого пребывал за приставом, то бишь нес охранную службу у врагов его батюшки, а следовательно, к новым властям относится с недоверием и опаской – а вдруг припомнят.
Например, все тот же Ратман Дуров. Он был первым, кто повез бывшего боярина Федора Никитича Романова в ссылку в Антониево-Сийский монастырь и строго охранял его в этих пустынных местах.
Сотник – тогда он был еще в такой должности – свое дело правил добросовестно и старшему из братьев Романовых потачки не давал, неслучайно же он по возвращении получил должность стрелецкого головы, так что благодарностей от нынешних властей он ждать не мог.
Зато при Федоре Борисовиче он стал первым объезжим головой в одном из трех самых престижных, если говорить языком моих современников, районов столицы.
Думается, что эта должность ему запомнится на всю жизнь, особенно после того, как монах Филарет вспомнит своего охранника и расстарается ему напакостить как минимум существенным понижением в чине.
Да и все прочее стрелецкое руководство пусть надолго запомнит уважение и небывалый почет (чего стоит один только прием в Грановитой палате), оказанный всем им Федором Годуновым, и, разумеется, его самого – того, кто доверил им беречь Москву от супостатов.
Править полагается кнутом и пряником. Я хорошо позаботился о том, чтобы последних до отъезда царевича в Кострому было роздано немало.
Жаль только, что с кнутом заминка.
Надо, конечно, показать и крепость руки, и все прочее, но тут я пока ничего не придумал, так что моему ученику оставался весьма ограниченный ассортимент – суровый голос, властный тон и угрожающий намек на спрос по всей строгости.
Вот как сейчас.
– …Но уж и не серчайте на меня, ежели что. Не желаю перед своим отъездом срам прияти пред государем, а потому взыскивать за упущенья стану по всей строгости, ибо кому многое дано, с того многий спрос…
Вот так. Ожечь кнутом нельзя, так хоть погрозить им для острастки.
А иначе никак.
Быть, а не казаться – лозунг замечательный, но для царей неприемлемый. Что уж говорить про Федора. И казаться надо именно тем, кем надо, то есть кем хотят тебя видеть, а армии во все времена подавай твердую руку, а не слюнявые демократические свободы.
Но я отвлекся, а меж тем моноспектакль продолжался.
– …Нет у меня ныне опаски о ворогах, потому внутри града ратников можно было бы и вовсе не ставить, ибо под защитой крепкой длани Дмитрия Иоанновича бояться неча, потому сторожу в самом Кремле ставлю ныне лишь для прилику, из полка Стражи Верных, коим вверяю…