Правдивый ложью
Шрифт:
Да лишь за одно это народец не только простит ему переход во враждебный лагерь, но и станет в ноги кланяться, благодаря его за внимание и заботу.
К тому же на первых порах работать ему придется в Костроме и близлежащих городах, где о его темном прошлом не знает ни одна собака. А к тому времени, когда придется переехать в Москву, о нем пойдет уже такая добрая слава, причем без всяких кавычек, что «сурьезный народец» будет наслышан о его деятельности на новой ниве и тоже не решится дергаться.
– Наговорил ты уж больно много всего, – растерялся Игнашка. – Неужто и впрямь на деле…
– А когда мое слово расходилось с делом, припомни-ка? – перебил я его.
Он послушно наморщил лоб, припоминая, но после тщетных усилий развел руками.
– И впрямь не упомню. Твоя взяла.
– Наша, – внушительно поправил я его. – Наша взяла. И ловить «сурьезный народец» тебе ни к чему, ты станешь заведовать только сыском убийц да грабителей из числа тех, для кого людская кровь как водица.
– Сыском… – растерянно протянул Князь. – Справлюсь ли?.. – И вновь вопросительный взгляд на меня.
Очень хорошо. Если он в принципе не возражает против назначения, то детали – ерунда.
– Справишься, – твердо заверил я его. – К тому же мне кажется, тебе в этом должен помочь и твой «сурьезный народец». Помнится, ты сам рассказывал, что и он, случается, страдает от шатучих татей. – И заботливо осведомился, напоминая: – Иголка-то, о котором ты как-то мне рассказывал, выздоровел, после того как его по темечку шарахнули?
Намек Игнатий уловил. Правда, сразу все равно согласия не дал, попросив три дня на раздумье, но я был уверен, что он никуда не денется, и угадал – Князь дал «добро».
А пока Незваныч думал и гадал, я озадачил Еловика, таинственно сообщив ему:
– Будешь ты у меня отныне, парень, Еловик-кадровик.
Дело в том, что общительный паренек имел немало знакомых не только среди своих ближайших коллег – подьячих из Разрядного, но и в других приказах тоже, а посему ему и карты, то бишь кадры в руки – пусть займется подбором будущих чиновников Костромы.
Предупрежденный, что, по сути, он как бы выступает поручителем за каждого, Яхонтов подошел к делу со всем своим прилежанием и ответственностью, составив мне список на двадцать семь человек, причем не забыв и про ветеранов.
С ними получилось хуже всего. Дьяки слишком прикипели к Москве, так что карьерный рост их не прельщал, да и шаткость положения изрядно смущала – все-таки не при царе, а не пойми при ком, не бывало раньше на Руси престолоблюстителей.
Словом, из семерых отказались пятеро. Из прочих после собеседования я сам отмел еще четверых. Но и две трети из намеченных – изрядное количество, тем более что особо раздувать штат ни к чему.
А ведь был еще ремесленный люд, о котором тоже забывать не стоило.
Тут я начал с главных – со строителей. Им я сулил в первую очередь интересные заказы, справедливо полагая, что настоящих мастеров своего дела соблазнить можно как раз перспективами в творчестве.
Первым, к кому я пришел, был Федор Конь. К главному градостроителю страны мы явились с Годуновым вдвоем – редкий случай, когда я решил задействовать авторитет царевича, который к тому времени за счет одних только судебных заседаний рос как на дрожжах.
– Бог любит троицу, – заметил мастеру мой ученик. – Батюшке моему ты уже подсобил, Москву в каменную рубашку обрядил. Над Смоленском тоже изрядно потрудился. Теперь бы сыну его порадел насчет Костромы…
Конь хоть и был в годах, но упирался недолго, да и то скорее из приличия – положено на Руси сдаваться не сразу, а после уговоров, и не только дал согласие, но и пообещал переговорить со своими бывшими выучениками, которых наше предложение тоже должно заинтересовать.
Не оставил я своим вниманием и прочие профессии. Понятно, что ни к чему тащить за собой пирожников, гончаров, столяров и плотников – эти сыщутся и на новом месте. Да и нельзя игнорировать местных. А то, что они чуть ниже классом, ничего страшного.
Зато я распорядился обойти всех кузнецов и через них разыскать мне хороших рудознатцев, которые поставляют им сырье. Нашлось таковых немного – сезон в разгаре, но пятерых я завербовал. На первых порах хватит, а дальше разберутся мои бродячие спецназовцы и к зиме сыщут мне еще.
Затем пришла очередь Андрея Чохова и литейщиков.
Правда, сам патриарх пушечного литья поехать отказался, сославшись на здоровье – шесть десятков прожитых лет давали о себе знать, но зато порекомендовал своих учеников. Побеседовав с ними, мне удалось уговорить сразу троих: Проню Федорова, Кондратия Михайлова и Григория Наумова, а после литейщиков пришел черед и…
Да что рассказывать – пришлось и побегать, и попотеть. В горле пересыхало от бесконечной говорильни, но я, хрипя и надсадно кашляя, продолжал уговаривать, улещать и соблазнять радужными перспективами.
Нет, врать не врал, вел себя предельно честно. Эти – не Дмитрий, так что в сторону потомка бога Мома и никаких золотых гор и молочных рек с кисельными берегами. Только правда и ничего, кроме правды. А что немного преувеличивал, расписывая красоты тамошней природы, – то простительно.
Не забыл я и про Баруха.
Правда, тут все оказалось несколько сложнее.
Поначалу я задействовал самих англичан – проще всего собрать выжимки из царских указов о льготах через них, как лиц заинтересованных. Разумеется, пришлось вновь напялить на себя личину потомка бога Мома.
Мол, как человек, прекрасно понимающий всю важность развития торговли, я собираюсь, будучи доверенным лицом престолоблюстителя, через него ходатайствовать перед государем, который тоже внимательно прислушивается к моему слову, но для того я вначале должен знать, что они уже имеют, чтоб не получилось накладки и я не просил давно ими полученное.