Правдивый ложью
Шрифт:
Сэр Гафт расстарался, выдав требуемое уже через три дня. В выписке было все, как я и просил, то есть не просто голый перечень, но и ссылка на конкретный царский указ. Кроме того, он еще перечислил привилегии, которые царское правительство предоставило прочим иностранцам и которые для Руси чрезвычайно невыгодны, ибо…
Так я и поверил – знаю, кому в первую очередь это невыгодно. Но слушал, кивал и… соглашался, причем искренне – почему же заодно не перекрыть кислород и всем остальным.
Более того, представитель Русской компании выписал на отдельный лист и те льготы, которые были отменены, логично заметив, что восстановить для них старое, ссылаясь на то, что оно уже имело место, мне будет несколько проще, тем просить у Дмитрия Иоанновича новое.
Словом, Барух получил в свои руки весь материал и тоже не тянул особо долго, так что еще через пять дней подал мне свой расклад – во что оно обходится стране. И тоже, как я просил, напротив каждой льготы примерная сумма убытков. Вышло внушительно: в совокупности пахло даже не десятками – сотнями тысяч.
– А они тогда не откажутся от торговли? – уточнил я, прикинув английские потери.
– Если на одной истраченной новгородке купец станет получать не десять, а только шесть или пять, он несомненно расстроится, но прекратить торговать… – Барух медленно покачал головой. – Они покупают лисьи, волчьи, собольи, бобровые и прочие меха за сущую мелочь, меж тем как в Амстердаме и Лондоне продают их за…
Цифры, которыми оперировал Барух, и впрямь впечатляли. Получалось, что все строительство флота, стоит нам только перехватить у них торговлю, будет окуплено всего за год. Возможно, еще и останется.
– Единственное, что они могут сделать, – пригрозить, что перестанут посылать корабли, – предупредил купец. – Но пригрозить не значит осуществить на деле. Думаю, их хватит от силы на несколько месяцев, а дальше они вновь приплывут, и все пойдет как прежде…
Что ж, с этим хорошо, но… Все равно получалось, что пока эти бумаги – мертвый груз, поскольку подавать такое Дмитрию сейчас не имело смысла. Лучше всего дождаться, когда у него подойдут к концу деньги и он начнет их лихорадочно искать. Вот тогда-то он воспримет мои предложения на ура.
Однако кое-какую практическую пользу я из Баруха извлек сразу, попросив его дать рекомендации по мерам, которые можно предпринять уже сейчас, чтобы даже без отмены льгот фактически свести их на нет.
Ответ купца был весьма детальным и обстоятельным, после чего я заверил Баруха, что уже этой осенью и зимой англичанам придется несладко и копеечные цены на русские меха станут для них рублевыми.
Не забыл я и про Бэкона, встретившись с ним сразу на следующий день после прибытия из Серпухова.
Правда, в должности учителя философии у Федора он пробыл недолго, но отказался от нее сам.
Признаться, я был изрядно польщен, когда Фрэнсис, явившись ко мне после третьего по счету занятия с царевичем, обескураженно развел руками, чуть ли не с порога объявив, что учить престолоблюстителя он отказывается, ибо… нечему.
По его взволнованному рассказу выходило, что уже в самый первый раз, едва он начал краткое ознакомление с тем, что уже известно Годунову, Федор стал выдавать на-гора полученные от меня сведения.
Было их весьма много, причем и те, которые неизвестны самому Бэкону, и спустя пару минут новый учитель позабыл про дальнейшие вопросы и обратился в слух.
Нет, он знал о греческих материалистах вроде Демокрита, но далеко не в таких подробностях, как царевич. Что же касается учений индийских и прочих восточных философов, тут для него и вовсе был темный лес.
Словом, получился маленький экзамен, который Федор с честью выдержал, а Бэкон при этом обнаружил, что он-то как раз с ним, доведись отвечать на такое, не справился бы.
– Я токмо потому и не пришел к тебе сразу, пресветлый князь, – сознался Бэкон, – что было очень любопытно узнать о том, яко поясняет «Маат» [72] о миропорядке, справедливости и истине, тако же о кармической зависимости души от материи и путях освобождения в джайнизме, о том, что рассказывает Конфуций о «предопределении», о…
Я слушал и млел. Приятно слышать, черт побери, столь высокую оценку моих трудов и знаний со стороны великого европейского светила философии.
72
Маат – центральное понятие древнеегипетской онтологии и этики.
Правда, кое-какие пробелы в познаниях царевича англичанин все-таки сумел обнаружить. В основном они касались некоторых сторон учений христианских отцов церкви.
Справедливости ради отмечу, что тут нет вины нерадивого ученика, поскольку я и впрямь уделил мало внимания откровенным бредням и глупостям. Доказательства бытия бога в изложении Ансельма Кентерберийского, философско-теологические воззрения Гильберта Порретанского, «Семь книг назидательного обучения…» Гуго Сен-Викторского и прочую лабуду, пользуясь тем, что они все католики, мы с Федором, помнится, не прошли – проскакали галопом за одно-единственное занятие.
«Верую, ибо нелепо» – это же ахинея.
Зато в остальном…
Нет, Бэкон не засобирался с немедленным отъездом из русской столицы. Вместо этого он попросил меня… сделать его своим учеником, и молодость преподавателя его не остановила.
Я согласился, но сразу оговорил, что смогу заняться этим лишь в Костроме, а сейчас мне дорог каждый день, поскольку предстоит еще очень и очень много работы, а со временем худо.
Но пока, чтобы философу не сидеть без дела, я предложил Бэкону тоже поработать на благо новой для него страны, напомнив англичанину наш самый первый разговор, состоявшийся в Думной келье.