Праведные клятвы
Шрифт:
Одетая в халат, я сажусь в кресло, и две женщины начинают укладывать мои волосы и делать макияж. Одна из них расстёгивает халат и наносит мерцающий блеск на мою грудь. Чувствую себя обнажённой, что, видимо, и было задумано. Молчу, даже когда всё закончено, просто сижу, как окаменевшая.
Глядя на своё отражение в зеркале, я не могу не думать о том, что произошло в его офисе. То, что происходит между нами, полный пиздец. Я ненавижу его, но в то же время хочу. И я просто чувствую себя игрушкой йо-йо рядом с ним. Но знаю, что я не то, что он хочет. И я точно не собираюсь менять себя, чтобы
Мне протягивают комплект белья и велят надеть его. Я делаю это, затем снова затягиваю халат вокруг себя, прежде чем фотограф выводит меня к камерам.
— Сними халат, — приказывает она.
Сначала я колеблюсь. Ну, серьёзно, я же провела немало времени в Европе, ходила на вечеринки, пляжи, на яхты, где я была практически в одном бикини. Но это другое. Намерение другое, и я должна найти способ сделать его своим.
Я делаю, как она говорит, слушая указания, как двигать телом и какую позу принимать. Она велит не улыбаться, приоткрыть рот, показывая лишь намёк на зубы. Я неловко пробую несколько поз, вспоминая молодость и давление матери, которая хотела, чтобы я пошла по её стопам и стала моделью, как она. Но это никогда не казалось мне правильным. Я всегда чувствовала себя не в своей тарелке под таким вниманием.
Однако на меня никто не будет делать ставки, если я не сделаю всё как надо. В этот момент в комнату входит Доусон, и я благодарна за то, что внимание переключается с меня на него. Фотограф смотрит на него в ожидании.
Мне хочется прикрыться. Доусон никогда не видел меня в таком виде. Но когда он подходит к фотографу, его взгляд ни разу не останавливается на мне.
Он просматривает фотографии, которые уже были сделаны, а затем, наконец, наши взгляды встречаются. Это наполняет меня трепетом и тёплым желанием. Я не чувствую осуждения с его стороны. Только желание. Или, может быть, это потому, что я хочу, чтобы Доусон желал меня.
И вот опять — это мозгоебство.
Он шепчет что-то фотографу на ухо и покидает комнату, медленно отводя от меня взгляд.
— На четвереньки, — командует фотограф.
Я медлю, наблюдая, как дверь закрывается за Доусоном.
Чёрт с ним! Я не хочу, чтобы меня видели как милую и невинную девочку. Просто девственницу. И если он хочет, чтобы я была на четвереньках, как какая-то хорошая девочка, то пусть пожалеет, что его нет в комнате.
Что-то внутри подсказывает, что это неправильно, что я не должна этого делать.
Я отгоняю эту мысль.
Я всё равно это сделаю.
ГЛАВА 21
Доусон
Я попаду в ад.
И, вероятно, Крю или мистер Риччи отправят меня туда, если узнают, что я сделал. Я смотрю на экран, где она опускается на четвереньки. Образ Хани в этой позе, одетой в белое, словно символ невинности, заставляет меня напрячься. Я не могу перестать неловко ёрзать. Напоминание о том, что я не получал разрядки уже месяц, совсем не из приятных. А прямо сейчас горшочек меда, о котором я мечтаю, находится всего в нескольких комнатах отсюда, и я тот ублюдок, который готов выставить её на аукцион.
Я
Но она так решительно настроена.
Знаю, что она пытается найти себя, и от этого чувствую себя ещё большим злодеем, позволив ей ступить в этот мир. Но я не могу позволить своим личным чувствам — которые сейчас чертовски неудобны — вмешиваться в дело.
Знаю, что она привлечёт кучу внимания, просто из-за одной этой позы на четвереньках. Знаю, что она уйдёт за высокую цену. Но всё, о чём я могу думать, — это какова она на вкус и как она будет кричать от удовольствия.
Блядь. Мне нужно выпустить пар.
Она выгибает спину, поворачивая лицо так, чтобы свет отражался от её ягодиц.
Блядь.
Я расстёгиваю ремень, позволяя члену освободиться. Ощущение облегчения мимолётно, потому что у меня слишком много других потребностей, которые ждут, чтобы их удовлетворили прямо сейчас.
Я сжимаю свой член, и мои глаза едва не закатываются, когда я смотрю на неё. Никогда в жизни я не наблюдал за кем-то во время фотосессии. Блядь, я не должен этого делать с ней. Но мой член — мой бедный, гребанный член — нуждается в этом. Я не могу даже находиться с ней в одной комнате.
Все годы выработанных мной дисциплины и сдержанности исчезли в хаотичном дыму.
Фотограф велит ей поднять ремень и прикусить его губами, и она послушно выполняет это, зажав его между зубами. В этом ракурсе кажется, будто всё это делается для меня.
Черт, как бы я хотел, чтобы это было для меня.
Я провожу рукой вверх-вниз по своему члену, вспоминая момент в кладовке с ней и то, как её губы касались меня. Ее укус. Мой член дергается, и я бросаю взгляд на свою татуировку.
Я только что пробил свое дно? Дрочу на экран, потому что я отчаянно хочу следовать своим правилам? Но, ебать, как же это приятно смотреть на неё. За каждой позой, в которых я представляю, как вхожу в неё. Я хочу видеть, как много могут принять её сладкие губы. Научить её брать меня до самого горла. Хочу видеть слёзы в её глазах, когда она захлебнется мной. А затем я отплачу ей тем же.
— Блядь, — рычу я, открывая ящик и вытаскивая носовой платок. Я что, снова стал ебаным подростком? Но, чёрт, как же хорошо. Она — хороша. Была бы хороша. Я хочу, чтобы она извивалась под моими прикосновениями, чтобы её дыхание прерывалось, когда я буду её душить.
Интересно, она на вкус такая же сладкая, как мед?
Она разворачивается, теперь к камере обращена её спина, а ремень обвивает её запястья. Свет отражается от её мягкой кожи, а руки покоятся под её упругой задницей.
Я представляю, как засовываю в нее большой палец и анальные бусины. Я хочу играть с каждой частью её тела. Тренировать и заставлять её подчиняться.
Я запрокидываю голову назад, когда мой член взрывается, и глухо стону при мысли о том, какой она ощущалась бы на вкус на моих губах. Глубоко вздохнув, я вытираю себя и выбрасываю шёлковый платок в мусорное ведро.