Правила одиночества

Агаев Самид Сахибович

— Только не пейте сразу, она сильно горячая.

— А себе? — спросил Ислам.

— Я не пью, — отказалась Оксана.

— Почему?

— У меня с выпивкой связаны тяжелые воспоминания, — при этих словах тень набежала на ее лицо.

— Простите.

— Ничего, это в прошлом.

Ислам взял в руки стопку: она была горячей, но не обжигала.

— Ваше здоровье, — сказал он.

— И вам не хворать.

Он выпил, принялся неумело орудовать палочками.

— Может быть, вам дать вилку, — спросила Оксана.

— Нет, а вы почему не едите?

— Я ем, — улыбнулась девушка, пододвинула к себе

тарелку. Ислам поглядел на ее пальцы. Оксана управлялась палочками с удивительной ловкостью. Караев подлил себе сакэ, поднял стопку к губам. За окном вдруг повалил снег, в свете прожекторов, горевших на территории посольства неизвестной страны, это зрелище было особенно красивым. Чем-то сказочным повеяло от этой картины. На миг ему показалось, что все это ему снится. Снег, крыши домов, на которые он мог смотреть бесконечно, красивая японка, сидевшая напротив.

Ислам произнес:

Посеребренный снегами к огню очага я вернулся.Растаял снег на плечах, на голове оставаясь.

— Это про меня, — заявил он. Оксана улыбнулась.

— Откуда вы родом? — спросил он.

— Почему вы спрашиваете, у меня сильный акцент?

— Не только поэтому, у меня тоже сильный акцент. Человеку свойственно искать земляков, соплеменников. Ничего не поделаешь — атавизм. Первобытный страх мы преодолели: племя покидаем довольно легко, но на чужбине все равно разыскиваем своих.

— Но акценты-то у нас разные, — улыбнулась Оксана.

— С этим трудно не согласиться, но у душ не бывает акцентов, особенно у родственных — они говорят на одном языке — вселенском.

— Ну, кто бы спорил, а я не стану.

— И?

— Что «и»?

— Откуда вы, прелестное дитя?

— Та с Донецку ж я, — нарочитым говором произнесла она.

— А в Москве как оказались?

— А как все оказываются, так и я.

— Давно здесь?

— Больше года.

— Кстати, я лет пять назад собирался в Донецк — приятель звал, у него торговля шла очень бойко, предлагал в долю войти, но я так и не поехал, а то могли бы встретиться.

— Это вряд ли, меня уже там не было.

Ислам чувствовал тепло в груди. Две чашечки горячей рисовой водки — и мир стал ласков и дружелюбен.

— Я с детства не в ладах с математикой, — сказал Ислам.

— Мне довелось еще поработать за границей: я уехала после того, как погиб мой жених. Он утонул в реке перед самой свадьбой.

— Простите.

— Ничего. Я работала стюардессой на корабле, который курсировал между Кипром, Израилем и Египтом. Корабль назывался «Принцесса Виктория». Днем была стюардессой, а вечером — танцовщицей варьете, танцевала канкан. Миссис Джекил и миссис Хайд.

— Чем кончилось?

— Устала. Там долго не выдержишь: в час ложишься — в шесть встаешь, в выходные дни всегда кого-нибудь подменяешь, да и платили не особенно. После Донецка пятьсот баксов казалось много, а для Москвы это немного. Что хорошо: их тратить некогда было. Вы пейте чай, а то он остынет, или давайте я подогрею?

— Не нужно, — остановил ее Ислам, — давайте лучше поговорим о японской поэзии. Я все это время помнил о нашей беседе: у меня осталось приятное чувство.

— Я изучала ее в университете, а у вас откуда такая тяга

к ней?

— Нравится.

— В таком случае, вы и начинайте.

Ислам задумался, после минуты молчания произнес:

Так мы и прожили жизнь, ни разуни взобравшись на Фудзияму.

— Но это же не хайку.

— Нет, это пословица. Почему-то ничего другого в голову не пришло. Если бы знал, что вы придете, подготовился бы как следует. Почитайте вы что-нибудь.

После недолгой паузы Оксана произнесла:

Для чайных кустовСборщица листов — словноВетер осени.

— Прямое попадание, — сказал Ислам.

— Почему?

— В городе, где я родился, как раз выращивают чай. И осень моей жизни уже наступила.

— Я не это имела в виду.

— Еще, пожалуйста.

Парят снежинкиГустой пеленой.Зимний орнамент.

Ислам молчал, глядя в окно на падающий снег. Оксана продолжала:

Все, чего достиг.На вершины гор, шляпуОпустив, прилег.Казалась так холоднаЛуна на небе рассвета,Когда разлучались мы.С тех пор я не знаю часаГрустнее восхода зари.О том, что влюблен я,Слишком рано молваРазошлась по свету.А ведь только глубины сердцаОзарились думой о ней.

— Хорошо, — наконец произнес Ислам, — а кто автор?

— Честно говоря, я не помню, — призналась Оксана, — у них такие сложные имена.

— Это точно, например — Дзюнъитиро Танидзаки.

— Вот-вот, и я об этом. А это кто, поэт?

— Писатель.

— Мы переходим к прозе?

— Не думаю.

— А может быть, вы устали? Хотите, я вам постелю?

Ислам взглянул на Оксану. Возможно, это был момент истины. На языке метафор это должно было означать: «Может быть, вы желаете моего тела?» У Ислама участилось сердцебиение: не каждый день красивая девушка сама предлагает себя. Или он, как всегда, ищет подтекст там, где его нет?

— Спасибо, — сказал он, — твоя доброта не знает границ. Больше всего ненавижу застилать постель, а уж менять простыни, особенно пододеяльник!.. Лучше застрелиться.

— Все правильно, не мужское это дело.

Оксана встала и вышла из кухни. Ислам немного погодя последовал за ней. Стоял, наблюдая за ее движениями. На губах девушки была улыбка. Когда она наклонялась, он видел ее грудь.

— Ну вот, все готово, можете ложиться, — чересчур весело произнесла Оксана.

— Означает ли это, что ты можешь лечь со мной? — без обиняков спросил Караев.