Правила одиночества
Шрифт:
— Который час? — спросил Виталик у прохожего на чистейшем азербайджанском языке. Получив ответ, двинулся в сторону автобусной остановки, встречать. Вот-вот должна появиться — по субботам она ходит на курсы английского. Солнце скрылось — это хорошо, если немного опоздает — можно будет постоять в ночной тени соседнего с ее домом здания. Не доходя до остановки, Виталик остановился и повернул обратно. Али и Виталик Большой стояли у газетного киоска и веселились, окликая проходящих девушек. Виталик остановился в недосягаемости их взглядов и стал ждать.
Незадолго до этого друзья выпили по кружке пива и потому были слегка под кайфом. Увидев новую девушку, Али схватился за сердце и застонал. На удивленный взгляд девушки Виталик ответил:
— Видишь, милая, что с ним сделала твоя красота. Он ранен в самое сердце.
АЛИ добавил:
— Ахчи ее кес сиранум, цавоттанем. [11]
Девушка, едва сдерживая улыбку, ускорила шаг. Виталик, поглядев ей в след, неуверенно сказал.
— Слушай, кажется, эта та самая чувиха, которую Виталик клеит.
11
Девушка, возьму твою боль (армянск.).
— Джульетта?
— Да.
Али одобрительно промычал, затем произнес:
— Ничего. Мне как раз такие нравятся. Может, у нее сестра есть?
— Насчет сестры не знаю, — насмешливо сказал Виталик, — но брат точно есть, не хочешь за братом приударить, а?
— А он что, педик?
— Откуда я знаю?
— А что болтаешь?
— Да просто пошутил, шутка юмора, ферштейн?
— Нет, после последней помывки в городской бане в ту субботу — нихт форштевень.
— Кто же тебя обидел в бане, сынок? — пробасил Виталик.
— Кто, кто — педики, кто же еще, помыться не дали, козлы! Только шайку в руки возьмешь — какая-нибудь сука подкатывает: «Намыль спинку, сынок». Вроде неудобно дяде отказать: начинаешь намыливать, а он, гад, начинает за конец тебя хватать, еле отбился.
Едва удерживаясь от смеха, Виталик сказал:
— Ну что же ты, Али? Уважил бы дядю, ты же комсомолец.
— А при чем здесь комсомол? — удивился Али.
— Комсомолец должен уважать старших, — назидательно сказал Виталик.
— Ара, пошел ты, — рассвирепел Али, — сам иди, своего дядю уважь.
— Но-но, — взвился Виталик, — я твоих родственников не трогаю.
Ссора нарастала, еще немного — и друзья сошлись бы в боевом клинче, но тут мимо прошел милиционер, и напряжение спало. Некоторое время стояли молча, затем Али при виде двух девушек, идущих мимо них, запел гнусавым голосом:
Я встретил девушку:Полумесяцем бровь,На щечке родинка,А в глазах любовь,Ах, эта девушкаМеня с ума свела,Разбила сердце мне,Покой взяла.Девушки прыснули и ускорили шаг.
— О-о, — оживился, толкая локтем приятеля, Виталик, — Меджнун, кажется, ты имеешь успех. Твоя девичья фамилия не Омар Шариф?
— Нет, — сказал довольный Али, — моя фамилия Ален Делон, мистер Дарнагюль. Прошу любить и жаловать.
Друзья снялись с места и пошли за девушками. Через несколько метров они поравнялись с небольшим стеклянным кафе, из которого шел одуряющий запах жарившихся шашлыков. Али тяжело вздохнул и сказал:
— Когда-нибудь на этом месте я упаду в обморок.
— Ты что, голодный?
— Я постоянно голодный.
— Но ты же всегда съедаешь порцию каши Ислама!
— Мне таких порций надо десять, к тому же запах бараньего шашлыка даже сытого человека может свести с ума.
— Старик, я вообще не понимаю, как ты можешь думать о еде, когда мы идем за девицами.
— Хорошо тебе говорить, ты у дяди шашлык каждую неделю лопаешь, а я раз в полгода, когда на каникулы езжу домой.
— Попрошу без зависти.
— Мог бы и меня к дяде сводить.
— Я сам неловкость испытываю, когда к нему езжу, а ты хочешь, чтобы я тебя еще притащил.
— А что же ездишь, раз неловко?
— Голод, брат, не тетка.
— Это верно, в твоем случае, голод — дядька.
— Али, твоя какая, справа или слева? — спросил Виталик, желая сменить тему.
— Справа.
— Али, ты кем будешь работать, когда училище закончишь, штукатуром?
— Это еще почему?
— Ну, ты же на штукатура учишься.
— Штукатуром я не буду — между нами говоря, отец меня сюда отправил, чтобы от лишнего рта избавиться — здесь и кормят, и одевают целых три года. Выгодно.
— Я знаю, кем ты будешь.
— Кем?
— Обрезание будешь детям делать, ты же лезгин.
— Ну и что?
— Этим только лезгины занимаются.
— Ладно, не возражаю, только я с тебя начну, прямо сейчас.
— Опоздал. Я уже мусульманин.
— Как это, у тебя же мама русская, почему она допустила?
Из любви к папе, а он у меня азербайджанец. Правда, когда мы с мамой ездили к бабушке в деревню, на Урал, меня там окрестили в церкви, но папа об этом не знает — мама просила не говорить. А ты знаешь, какая у них любовь была! Я тебе не рассказывал? Они познакомились, когда папа в армии служил. Он сделал ей предложение и поехал на дембель, чтобы родителей подготовить. А ему запретили на ней жениться, потому что она была христианка. Папа сообщил об этом маме — то есть тогда она еще не была мамой — и стал думать, что делать дальше. Пока он думал, мама выучила родной язык отца и написала письмо его родителям на азербайджанском — и этим сразила их наповал, они разрешили.
— Класс, — сказал Али. — Это круче, чем Шекспир. Так ты кто все-таки, мусульманин или христианин?
— Мне до лампочки, я человек. Может, в кино девушек пригласим?
— А у тебя деньги есть?
— Нет, но они все равно откажутся.
Джульетта узнала нелепую фигуру Виталия издали, несмотря на стремительные сумерки. Нелепую потому, что он был худ до безобразия.
— Почему ты такой худой, — спросила она на второй или третий день знакомства, — как будто из концлагеря сбежал? Вас так плохо кормят в училище?