Право на одиночество
Шрифт:
Почему осознать это в полной мере можно только тогда, когда теряешь... или уже потерял. Когда уже поздно. И по-моему, любовь – это просто когда я, конечно, без тебя могу, но – не хочу. И вся загвоздка в этом «не хочу»…
Так у меня и получилось, мама. Когда вы с папой были рядом, я совершенно не замечала, насколько сильно я вас люблю.
А потом было уже некому признаваться в этом.
Отложив тетрадку, я вновь сунулась в шкатулку. Теперь на дне оставались только небольшие листочки – видимо, просто записки… И я вспомнила, улыбнувшись – как я вообще могла об этом забыть! Ведь мои родители всегда оставляли друг другу записки…
Хочется увидеть, поговорить, взять за руку... Почему? Начинаешь анализировать – почему? Ведь в этом нет никакого смысла, никакой пользы...
Нет, есть. Конечно, есть. Я отдаю своё тепло тебе, а ты отдаешь мне своё. И вместе разгорается костёр. Костёр, о который можно погреть душу и сердце.
И просто забыть о том, что было. Мне нужно это... Забыть о том, что было...
Ниже, рукой отца, было написано всего одно слово:
«Прости».
И под ним маминым почерком:
«Уже».
Я прикоснулась указательным пальцем к буквам, которые когда-то вывел на этом листке бумаги мой отец. Неровный, немного угловатый почерк со смешными завитушками… Я обводила каждую букву, вспоминая, как папа, сосредоточенно хмурясь, выводил в специальной тетрадке свои любимые стихи. На самом деле у него таких тетрадок было много… Он вёл их всю свою жизнь. А после его смерти я заперла их в шкафу, боясь даже заглянуть туда… Потому что все эти стихи он когда-то читал мне вслух. И я слишком хорошо помнила папин голос… И слишком сильно скучала по нему.
Вздохнув, я достала следующую записку. Это было сердечко, аккуратно раскрашенное красным карандашом.
Я тебя очень люблю! Очень.
P.S. И вообще, «люблю» – самое большое слово в мире. Оно вмещает в себя столько чувств и эмоций... и как оно до сих пор не разорвалось?
Глаза опять защипало, и я наугад выловила из шкатулки ещё один листочек. Остальные прочитаю потом…
Он явно был вырван из какого-то блокнота. Наверху я рассмотрела чей-то отпечаток пальца… Судя по размеру, папин. Но записка была написана маминой рукой.
Мечта даёт человеку крылья. Но когда мечты больше нет, а ты всё равно можешь закрыть глаза и чувствовать, это окрыляет ещё больше.
Люблю тебя. От пяток до макушки.
Вечно? Ну да. Ведь я умру прежде, чем смогу закончить.
Я читала эти строки снова и снова, вслух и про себя… И мне казалось, что мама здесь, рядом со мной, что это не я, а она читает сейчас свои записи.
И слёзы вновь начали свой бег по моим щекам. Я вытирала их рукавом, удивляясь – откуда столько?
«Я умру прежде, чем смогу закончить…»
Так и получилось.
40
В тот момент, когда я собирала в шкатулку всё прочитанное, раздался звонок в дверь. Сердце дёрнулось и зашлось в лихорадочном стуке.
Я открыла дверь, даже не спросив, кто там. И тут же была схвачена в объятия и приподнята над полом. Совершенно счастливые голубые глаза смотрели на меня. Я запустила обе руки в густые светлые волосы на макушке и прошептала:
– Антошка…
– Пчёлка-труженица!
Восторг в голубых глазах тут же сменился тревогой.
– Наташ? Ты плачешь? Что случилось?
Я только молча покачала головой. Антон поставил меня на пол и обнял, прижав к груди и осторожно поглаживая по волосам.
– Я так соскучился, пчёлка. Пойдём, пойдём в комнату. Господи, как давно я тебя не видел. Пойдём, и ты мне всё расскажешь… Кто тебя обидел и почему ты плачешь…
Я только кивала и шла за ним, глотая слёзы. В комнате Антон усадил меня на диван, сел рядом и вновь обнял.
И я действительно рассказала ему всё – с самого начала. Про мои отношения с Громовым, про девочек, про Мира, про ревность Максима и про нашу с ним последнюю ссору.
Антон молча слушал, зарывшись носом в мои волосы. Одной рукой он обнимал меня за плечи, а другой накручивал мои локоны себе на пальцы.
– Пчёлка, – сказал друг, когда я замолчала, – почему ты ничего не рассказывала мне раньше? В письмах, в скайпе… Почему?
Я не могла придумать ответ, поэтому молчала.
Антон вздохнул.
– Понятно…
– Что тебе понятно? – спросила я тихо, поднимая голову. Антон смотрел на меня, ласково и грустно улыбаясь.
– В первую очередь, что я дурак. Надо было плюнуть на всё и приехать ещё осенью… До того, как ты связалась с этим Максимом. Я ведь… – он запнулся, – я так хотел тебе сказать…
– Сказать что?
Антон, вздохнув, наклонился и, прислонив свой лоб к моему, закрыл глаза.
– Я тебя люблю, пчёлка. Уже очень давно. Наверное, я влюбился в тебя ещё тогда, в институте. Но я слишком боялся серьёзных отношений и не хотел потерять хорошего друга, поэтому не ухаживал за тобой. А потом, когда ты потеряла родителей, я не знал, как к тебе подступиться. Ты изменилась с того дня, пчёлка. И я всё ждал, набирался смелости… Ну вот и проворонил тебя. А у меня, Наташ, последний год никого и не было. Потому что как начинаю с девушками встречаться, перед глазами всё время – ты. Твои глаза, тело, запах. Никто мне не нужен, кроме тебя.
Я молчала. Где-то внутри что-то переворачивалось. Если бы Антон сказал всё это раньше…
Я положила руки ему на плечи, посмотрела в глаза и ответила:
– Ты, наверное, даже не знаешь, что я влюбилась в тебя в первый же день нашей учёбы? Да-да, не смотри на меня с таким удивлением. Я влюбилась, и потом, общаясь с тобой, всё ждала взаимности. Страдала, смотря на твоих девушек. А после смерти родителей… прости, Антон, я, кажется, разучилась любить.
Он схватил мои руки и начал целовать запястья.