Право на поединок
Шрифт:
– Освобождали когда-то, – бесстрашно фыркнул Эврих. – Лет этак двести назад!
Волкодав безо всякого одобрения слушал их разговор. Про таких, как Эврих, в его племени говорили, что он ради красного словца не пожалеет мать и отца. Лихой и дерзкий язык уже не впервые грозил довести Эвриха до беды, но грамотей всё не унимался. Волкодав только вздохнул, когда сегван повёл себя так, как и полагалось чтущему обычаи жителю Островов: передал весло Гарахару и грозно полез через скамью. Сейчас возьмёт Эвриха за грудки и будет некоторое время свирепо сопеть. Потом выскажет всё, что он думает об аррантах вообще и об Эврихе в частности, да в таких упоительных выражениях, что Йарре лучше бы совсем их не слышать, даром что по-сегвански мальчишка ни уха ни рыла. А если у Эвриха достанет
И что, спрашивается, за доблесть – дразнить человека, с которым тебе ещё не один день жить на соседних скамьях?…
– Эй! Вы там!… – рявкнул с кормы Астамер. – Живо на вёсла!…
Приказ старшего на корабле – священный закон. Рыжий сел, напоследок одарив Эвриха убийственным взглядом. Эврих ответил ядовитой улыбкой, а Волкодав подумал, что молодой аррант в чём-то был прав. Ибо в седой древности, когда на «косатках» действительно освобождали пленников, по какой-то причине оказавшихся при весле, – в те поистине легендарные времена ни один мореход не стал бы переругиваться с соседом, ляпнувшим неуклюжее слово. Тогдашние островные сегваны вообще считались молчунами ещё хуже веннов. А всё потому, что понимали: на маленьком корабле посреди огромного моря некуда деться от человека, с которым сдуру поссорился. Лучше уж всей ватагой застегнуть, как гласила сегванская мудрость, рты на пуговицу – и пореже их раскрывать!
Между тем подле Астамера появился молодой парень с пятиструнной арфой в руках. Гребцы сразу увидели его и одобрительно загудели. Работа на вёслах могла быть нудной, выматывающей и действительно похожей на каторжную. Совсем другое дело, когда звучит песня! Так и с ритма легче не сбиться. Не зря островные сегваны издавна славились как опытные стихотворцы и почти непревзойдённые песенники. Волкодав сразу вспомнил весёлого Авдику, вокруг которого неизменно собиралась на привалах вся ватага охранников. И его отца – Аптахара, совсем безголосого, но ничуть не стеснявшегося громко петь даже в присутствии кнесинки…
Парень ударил по струнам, и гребцы, большей частью сегваны, разразились восторженным рёвом, услыхав знакомый мотив. Волкодав тоже знал эту песню. Насколько ему было известно, её сложили ещё во времена Последней войны.
Голос у молодого певца оказался на диво сильным и звонким. Гребцы сразу принялись подпевать, но арфиста было отчётливо слышно даже сквозь рёв полусотни лужёных глоток.
Привыкший сражаться не жнёт и не пашет: Хватает иных забот. Налейте наёмникам полные чаши! Им завтра – снова в поход! Он щедро сулил, этот вождь иноземный, Купивший наши мечи. Он клятвы давал нерушимее кремня, Верней, чем солнца лучи. Сказал он, что скоро под крики вороньи Завьётся стрел хоровод, И город нам свалится прямо в ладони, Как сочный, вызревший плод…Йарра, сидевший на палубе рядом с Волкодавом, долго оглядывался на самозабвенно горланивших мужчин, и робость в его глазах постепенно сменялась восторгом. Почти все корабельщики были кряжистыми, в плетёных канатах мышц, у многих по загорелой коже тянулись белые шрамы, полученные в давних сражениях. Если Волкодав ещё не ослеп, мальчишка думал о том, что совсем скоро примкнёт к народу отца и окажется среди таких же испытанных удальцов. Сумеет ли он когда-нибудь войти в их круг не по праву рождения, а по-настоящему, как равный?…
Йарра не понимал, про что песня, однако улавливал общее настроение и впитывал его, как губка тёплую воду.
Там робкое войско и слабый правитель, И обветшала стена, А звонкой казны – хоть лопатой гребите, И век не выпить вина! Мы там по трактирам оглохнем от здравиц, Устанем от грабежей И славно утешим весёлых красавиц, Оставшихся без мужей!…Волкодав был, кажется, единственным, кто не пел. Иногда он оглядывался на Эвриха. Среди могучих, как зубры, соседей аррант выглядел хрупким. Однако грёб он плавными, мощными движениями опытного «вращателя вёсел», и это было сразу заметно.
Йарра дотянулся губами к уху венна и шёпотом спросил:
– О чём они поют?
– О наёмниках, – сказал Волкодав.
– Они были героями?
– Мой народ не называет героями тех, кто срывает украшения с одних женщин, чтобы подарить их другим.
Йарра немного помолчал, потом спросил:
– Что же они совершили, раз про них так долго поют?
– Двести лет назад штурмовали Хоррам… это город в северном Халисуне, – ответил Волкодав. – Вождь пообещал сегванским наёмникам лёгкий бой и много добычи, а вышло совсем по-другому…
…Когда перед нами ворота раскрыли, Мы ждали – вынесут ключ, Но копья сверкнули сквозь облако пыли, Как молнии из-за туч!… Нас кони втоптали в зелёные травы, Нам стрелы пробили грудь. Нас вождь иноземный послал на расправу, Себе расчищая путь! Смеялись на небе могучие Боги, Кровавой тешась игрой. Мы все полегли, не дождавшись подмоги, Но каждый пал как герой! Давно не держали мы трусов в отряде - На том широком лугу Из нас ни один не просил о пощаде, Никто не сдался врагу! Другие утешили вдов белогрудых, Сложили в мешки казну. А мы за воротами сном беспробудным Которую спим весну!…– Глупые наёмники, – фыркнул Йарра. – Разве можно верить всему, что тебе обещают! Я бы нипочём не поверил!
Волкодав чуть не ответил, что такие слова некоторым образом звучали поношением отцу самого Йарры. Тот ведь тоже прельстился чьими-то лживыми посулами и доверчиво отправился на Змеев След, не вызнав как следует, что это за место. Потому и угодил в западню почти такую же, как несчастные сегваны два века назад. Только они, в отличие от злополучного горца, не потащили с собой на смерть жён и детей.
– Те наёмники неправедно жили, – сказал Волкодав. – Но умерли честно и храбро, не отступая от клятвы. Поэтому про них и поют.
– Я надеюсь, – мечтательно проговорил Йарра, – я успею стать воином к тому времени, когда мы наконец пойдём резать шанов. Мы сделаем всё не так, как они. Нас никто не сумеет перехитрить!
Волкодав промолчал. Речи юного итигула ему определённо не нравились. Парень с арфой словно подслушал его мысли и довершил песню:
Погибель отцов – не в науку мальчишкам: Любой с пелёнок боец! Бросаются в пламя, не зная, что слишком Печален будет конец. Жестокую мудрость, подобную нашей, Постигнут в свой смертный час… Налейте наёмникам полные чаши! Пусть выпьют в память о нас!