Право на риск
Шрифт:
Догмаров, насытившись быстрее всех, сдвинул на кончик носа защитные очки и нудным докторским голосом сообщил:
— Больные нашего санатория страдают отсутствием аппетита, надо срубить по три ропака!
Командир, весело щуря серые глаза, довольный бодрым настроением, сказал:
— Работой руководит Козлов. Он знает дело. Через два часа прихожу к вам. Берегите глаза.
Забрав инструмент, четверо ушли на дальний край льдины, где еще вчера флажками из изрезанного запасного парашюта разметили будущую взлетную полосу. Белая мгла тут же поглотила людей.
Оставшись с Ильей Павловичем, мы стали изобретать питание рации без аккумуляторов, которые уже здорово подсели. Срок связи пришлось пропустить. «Пияджо» с зарядкой не справился. В Холмогорах, под Архангельском, мы добыли аварийную рацию с дивным названием «Носорог». Питал рацию «солдат-мотор» — генератор, который надо было вращать вручную. Командир стал крутить ручку, а я улегся у приемника. «Носорог» находился в палатке, а стоять в ней было невозможно. Эфир молчал, молчал, и неожиданно на волне 3,4 метра я услышал окончание радиограммы: «Все в порядке, следующие сроки слушаю РК»… По характерному почерку радиста — а это был Кренкель — понял: работал лагерь Папанина. Но в тот момент я пощадил нервы Мазурука и не обмолвился о радиограмме. Спокойствие и терпение тоже имеют предел. Дальнейшее слушание эфира ничего не дало, Илья выбивался из сил, крутя «солдат-мотор», и мы прекратили прием. Потом с полчаса повозились с исчадьем-движком, заряжавшим аккумуляторы. Снова пришлось пропустить срок связи.
Тяжело опираясь на лыжную палку, Мазурук, хромая, побрел работать на аэродром. Я мог себе представить, какую мучительную боль причиняло ему плохо залеченное колено. Посадка на льдину-крохотулю, организация лагеря, а теперь сумасшедшая работа на полосе разбередили недавнюю травму, полученную Мазуруком при спуске на лыжах с купола Рудольфа. Он всего пять дней пролежал в постели. Нужно поговорить с ребятами и запретить ему работать на аэродроме. Одного меня он не послушает.
Пока движок не капризничал, я превратился в метеоролога, записал показания приборов. Тут весьма кстати выглянуло солнце. Все время ожидая его появления, я держал под рукой секстант и часы. За время нашего сидения на льдине, грубо оценивая положение, нас сдрейфовало еще на четыре мили от полюса. Затем в штурманской рубке корабля я записал показания компасов, за которыми наблюдал через каждые шесть часов. Нужно было знать вращение льдины и определить магнитные возмущения. Так в течение нескольких суток удалось установить, что отклонение стрелок компасов — результат вращения льдины, а не воздействия магнитной бури. Иначе после бури стрелки бы возвратились приблизительно в исходное положение.
— Как дела, чиф!
От крика я вздрогнул и, обернувшись, увидел запотевшего Козлова. За стуком движка я не услышал, конечно, скрипа снега под его поступью.
— Чихает мотоцикл?
Каких только наименований не придумали мы нашему инквизитору!
Невысокого росточка, подвижный, с добродушным лицом, Матвей Ильич в меховых доспехах выглядел круглым. И со спины их было трудно различить, например, с Папаниным. Только приглядевшись, выяснилось, что Папанин напоминал эллипс, а Козлов — шар. Устало опустившись у ящиков с консервами, Матвей Ильич принялся чертить концом лыжной палки по снегу.
— А мы дорожку очистили — сто на шестьдесят. Чуешь? Ну и ледок! Камень. Бьешь киркой, а она только отскакивает!
— Лишь бы не сломалась.
— Кто?
— Кирка.
— Типун тебе на язык!
— Рванули вы здорово. А мне хвастать нечем. Но солнце схватил.
— Молодец! Куда нас несет?
— К Америке… На четыре мили утянуло.
— Ну и тянет… Облачность того гляди опять разорвет. Ты, Валентин, лови его, солнце-то!
— Лассо всегда рядышком, — кивнул я на секстант. — Лишь бы показалось.
— Валентин… Сколько до ближайшей земли?
Я замер, догадываясь, что таится в этом вопросе. Дело тут не в неуверенности или недоверии к товарищу. Но более опытный, чем все мы, полярный летчик хотел проверить меня, убедиться, что хоть я-то знаю, где находимся, куда дрейфуем и главное, куда полетим, если пробьем взлетную полосу прежде, чем нас найдут.
— Ближайшая суша — Гренландия… До нее семьсот километров.
— Далековато… Но с такой скоростью дрейфа землю можно увидеть дней через пятьдесят…
Я помолчал.
— Валентин, в день посадки ты заметил чертовщину с солнцем? Оно здесь круглые сутки на одной высоте!
— Кажется, что на одной, — здесь я был на «высоте». — Простым глазом незаметно. Суточное склонение его равно двадцати дуговым минутам — треть градуса. Когда глядишь в секстант, замечаешь и иные странности. Интересно?
— Ну…
— Здесь высота солнца в полночь по московскому времени выше на полградуса, чем в полдень.
— Это зачем же? — Козлов лукаво склонил голову набок.
— Потому что мы находимся в западном полушарии. Это астрономия… Если интересует — объясню, когда будем опять на Рудольфа.
— Если время будет, заговорились мы. А ребята проголодались. Обед готовить побежал, — Козлов торопливо поднялся и, покатившись к трапу, остановился. — Да, вот еще что. Надо воздействовать нам всем на Мазурука. Приковылял на аэродром да еще ропаки взялся рубить. Ну-ка поколи эти старые торосы.
— Ты прав, Матвей Ильич. Сделаем ему внушение. Только поручить это надо Догмарову. Как-никак, представитель Главсевморпути.
Вскоре в утробе корабля совсем мирно, по-кухонному зашумели обыкновеннейшие примусы. Нет, от голода мы не умрем — запасов хватит на семь месяцев. А будет все в порядке с машиной — улетим. Только куда лететь? Храбрился, но сосущий холодок неуверенности в самом себе как навигаторе не давал покоя. Необходимо было развеять сомнения у товарищей. Они есть, раз Козлов задал свой вопрос. Словами, объяснениями здесь не поможешь. Нужно нечто вещественное, предметное, наглядное.
Есть хотелось нестерпимо. Из корабля тянуло такими соблазнительными запахами мяса, специй, что я едва успевал глотать слюнки. Я не мог больше терпеть, полез в самолет, чтоб до обеда стянуть что-нибудь съедобное.
— Принеси ведро льда! — погрозив поварешкой, в шутку буркнул Козлов. — Потерпишь, голодающий…
Памятуя золотое правило зимовщиков: не возражай повару, не будешь голодным, — я схватил ведро и, проходя, стибрил тюбик с мясом. Тут же сунул его в рот, чтоб Козлов не отобрал: закон есть закон — ешь до отвала, но за столом.
Туман рассеивался. Пока я рубил лед, вдалеке стали видны фигуры аэродромных рабочих, бредущих к лагерю. Передав ведро Козлову, снова стал присматривать за движком. Первым к самолету подошел, тяжело отдуваясь и волоча по снегу винтовку, Догмаров.