Право на риск
Шрифт:
— Все это правда? — строго спросил Дима Тимофеев.
— Линии Сомнера никого с тех пор не подводили.
— Я про весь твой рассказ о шкипере Сомнере.
— А какое это имеет значение? Сам метод Сомнера верен — вот в чем соль, — глянув на часы, я поднялся. — Секунданты, время!
Мы принялись рубить очередной ропак. Расправились, взялись за следующий. После полдня по московскому времени я поблагодарил товарищей и отправился в лагерь. В тринадцать часов следовало «вылезти» в эфир на связь с Диксоном.
Теплынь, постук мотора, доносившийся совсем по-городскому, будто
Под самолетом, у входного люка, Илья возился с движком. У правой плоскости Догмаров набивал ведро пресным льдом.
— Привет, домашние хозяйки, как жизнь?
— А, сам пришел? Я уж собирался подавать машину. Заработался, от кирки не оторвешь, — широко улыбаясь, сказал Мазурук. — Смотри, какая прекрасная погода в лагере Папанина… Эх, держит нас аэродром.
Подошел Догмаров:
— Валентин, услышат нас сегодня? Будет связь?
— Должны услышать. Не сегодня, так завтра связь будет регулярная. Пишите радиограммы, — ответил я Александру Анатольевичу.
Мазурук ласково похлопал Догмарова по плечу.
— Выберемся. Я знаю, — тихо сказал Догмаров. — Через месяц-другой мои теперешние мытарства станут лучшими воспоминаниями в моей жизни!
— Смотри и радуйся. Такое уже не повторится ни для одного человека на земле! Ты участник первой самолетной экспедиции на полюс.
— Знаю, — закивал Догмаров. — Я ведь только про связь спрашиваю.
— И я знаю, что тебе за сорок, — продолжал Мазурук. — Сердце твое сдает. Не одни мы отмечаем, что в высоких широтах воздух другой и огромен расход энергии. Мы не едим, а буквально жрем. Могли бы лопать еще больше, да работать стало трудно.
— Да, — пробормотал Догмаров, — из-за письменного стола, да в такой переплет. Я чувствую, что сам на себя не похож. «Куда ж ты, удаль прежняя, девалась…» Мне думалось, все будет по-другому. Вылетим строем, прилетим сюда строем… Что ледяных полей здесь видимо-невидимо, и все ровненькие, чистенькие — одно удовольствие. А теперь каждые полчаса себя одергиваю: «Не гнись! Держись!»
— Ты думаешь, мы себе таких слов не говорим? — вздохнул Илья.
— Спасибо тебе, Илья… — и Догмаров полез в люк корабля, таща за собой ведро со льдом.
Мы занялись движком и аккумуляторами, готовясь к сеансу связи. Вскоре на льдину вылез Догмаров с грудой грязной посуды, которую мы не мыли, а просто оттирали снегом. Вдруг я увидел, что Илья, отошедший к палаткам, замер и ошалело, вытаращив глаза, глядит на фюзеляж, а потом со всех ног бросился к самолету, прихватив на ходу огнетушитель. Тут и я вскочил и увидел, что из открытого люка над камбузом бьют языки пламени и черный дым столбом уходит в небо.
Я на миг окаменел, а потом кинулся в корабль, схватив спальный мешок.
Илья уже свирепствовал на камбузе. Пламя плясало на столе, облизывая крашеные дюралевые стенки самолета.
Расправив мешок, я рухнул на стол, а Илья принялся
После ликвидации пожара у нас не осталось сил отругать Догмарова. Оказывается, Александр Анатольевич решил натаять побольше воды. Поэтому он развел бензиновый примус в узком пространстве меж дверцей и сеткой. Мало того, подкачав насосом бензин в горелку, он поджат ее и, забыв завернуть краник подачи, отправился за новой порцией льда.
Сейчас причина пожара может показаться если не смешной, то забавной. Но тогда… Психологический шок оказался настолько силен, что у нас екало сердце всякий раз, когда Догмаров случайно оказывался возле примуса. Сам же Александр Анатольевич с горечью и стыдом признался, что никогда раньше близко не подходил к ужасному кухонному орудию.
Надо отдать должное, Догмаров через несколько дней в совершенстве овладел всеми методами обращения с примусом. Навряд ли хоть одна из домашних хозяек обращалась с этим «чудовищем» с таким почтением и осторожностью.
После «ликвидации загорания» с час провозились у раций — всеволновой, вышедшей из строя, у длинноволнового «Баяна» и «Разлуки». Тем временем Шекуров и Тимофеев осматривали двигатели корабля. Догмаров, «разжалованный в дворники», поочередно всеми видами щеток, скребков и метелок неистово скреб крылья самолета, очищая его от снега и сосулек. Появилось солнце, и вычисления показали наши новые координаты — 89°20' северной широты и 93°15' западной долготы.
За обедом, припозднившимся из-за пожарного учения, только и разговоров было что о дрейфе. Нас сносило в сторону Земли Элсмера, находящейся несколько западнее Гренландии.
— Браточки, — любовно взывал Матвей Ильич, — поймите — земля, настоящая, не дрейфующая, как эта хлябь! — и он щедро добавлял борщ в общую миску.
Кто-то заикнулся о возможной эвакуации обратно на остров Рудольфа, потому, мол, что нас бросили здесь. Командир стукнул ложкой по краю миски:
— Товарищи! Мы здорово устали, но сдавать нельзя! Мы найдем лагерь. То, что нам поручили, выполним. Груз будет у Папанина. Наш долг — победить! Ясно? Все разговорчики об эвакуации, о недоверии к способностям товарищей, технике буду рассматривать как проявление паники… — И добавил тихо, спокойно: — Со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами…
Я никогда не смел, не осмелюсь обвинить никого из нашей тогдашней шестерки в малодушии, в отсутствии мужества. Я так же не поверю в полное благодушие во взаимоотношениях любой экспедиции, даже в группе туристов на воскресном пикнике. Никакой самый маленький коллектив не стадо, откровенное мнение каждого нужно и дорого, его необходимо принимать в расчет. Однако оно должно подчиняться общей задаче, пока не использованы все пути в достижении поставленной цели.
Когда речь идет о крайних ситуациях, человеку, не готовому на самопожертвование, в них нечего делать. Пусть всю жизнь как зеницу ока бережет он свое право умереть в собственной постели. Нельзя рисковать на пять, десять, тридцать процентов. Все или ничего.