Православие, инославие, иноверие. Очерки по истории религиозного разнообразия Российской империи

Верт Пол В.

В определенном смысле, наверное, бесполезно пытаться установить, что же случилось «на самом деле», поскольку все здесь было вопросом субъективного восприятия. То, что Блударов считал надлежащим применением полномочий для распространения христианства среди своих подопечных, некоторым марийцам могло казаться серьезным злоупотреблением властью. Мое понимание таково, что здесь произошло нечто отличное от добровольного принятия христианства (по крайней мере для некоторых марийцев), но что каждая из сторон преувеличивала определенные аспекты этого конфликта.

Как марийцы искали законность

Как же тогда марийцы пытались действовать в трудной ситуации, которую создали эти крещения? Прежде всего нужно помнить, что отношение к христианству в их среде существенно варьировалось. «Отступники» оспаривали крещения, в то время как «старокрещеные» (марийцы, крещенные еще до этих событий) агитировали за них; некоторые новообращенные были довольны переходом в новую веру, и необращенные язычники свидетельствовали, что никакого произвола не было. Более того, марийцы принялись выдвигать обвинения друг против друга. С одной стороны, просители утверждали, что «и из старокрещеных черемис коштаны [84] » участвовали в летучем миссионерском отряде Блударова. С другой стороны, несколько марийцев подали официальные заявления против просителей и других, обвиняя их в том, что они «совращают крестившихся в язычество с насилием разного рода». Крещеные марийцы, занимавшие должности в местной крестьянской администрации,

как, например, сельские старосты, даже начали привлекать к суду тех марийцев, кого они считали виновными в этом «совращении» [85] . Что в действительности совершали разные группы марийцев и насколько добросовестно они рассказывали и пересказывали эти истории, остается тайной. Для нашего анализа имеет значение то, что они готовы были обвинить друг друга в злоупотреблениях, насилии и продажности и таким образом были готовы принять вмешательство российских властей в свои общинные дела.

84

Вероятно, слово «коштан» здесь употреблено в значении «плут», «обманщик», отмеченном в словаре В.И. Даля. (Прим. авт.)

85

Там же. Л. 132 об., 16 об. – 17, 124 об. – 126.

Во избежание упрощенного понимания этого дела напомню, что местное марийское общество не противопоставляло язычников новообращенным. Как мы видели, язычники подтвердили показания части новообращенных о том, что никакого насилия не было, и не пожелали поддерживать требования тех, кто стремился вернуться в язычество. Мы можем предположить, что их показания были порождены опасением, что они, как язычники, понесут ответственность за «совращение», если не будут сотрудничать. Поэтому они попытались сделать так, чтобы их невозможно было привлечь к ответственности за упорство «отступников». Каковы бы ни были намерения этих язычников, именно их свидетельство сыграло отнюдь не последнюю роль и позволило чиновникам прийти к заключению, «что крещение над черемисами производилось с собственного их согласия» [86] .

86

Там же. Л. 17.

Просители же продолжали настаивать на своем, используя для этого ряд отчетливо видимых стратегий. В первую очередь они приложили особые усилия к тому, чтобы подчеркнуть насилие и запугивание во время крещений. Их первая жалоба начиналась с заявления о том, что в ноябре 1844 года «прибыли к нам в деревню, называемую Ведрес-Калмаш, для расправы Окружной Начальник Г. Болдырев [Блударов] с своими помощниками» [87] . Несколько семей согласились на крещение под угрозой отдачи в рекруты или ссылки, но другая группа отказалась принять крещение. Тогда, по словам просителей, люди Блударова «начали старшим в семействах делать разные истязания с причинением жестоких побоев», так что одного из просителей даже крестили «в бесчувственном положении». Так они крестили почти 500 человек «в одной купяле не снимая ни с одного человека нижней одежды», говоря марийцам, «что они всех жителей Бирского уезда Могометанскаго Исповедания приведут в веру православную, есть ли не добровольно, то невольно» [88] . Более того, Блударов и компания заключили нескольких марийцев под стражу в летних избах и банях, где их держали по двое-трое суток голодными, а еще одна группа крестьян просидела под арестом в Уфе полгода, причем у них были отняты личные вещи, а их дома и урожай остались без присмотра [89] . В своих показаниях временному губернатору Македонскому марийцы живописали, как их били «руками… плетью, палками», как топтали ногами «до беспамятства» и как держали в колодках и кандалах [90] . Одним словом, просители подчеркивали насилие и жестокость Блударова и его помощников, а также страх марийцев, которым в отдельных случаях ничего не оставалось делать, кроме как принять крещение.

87

Там же. Л. 24.

88

Там же. Л. 132–132 об.

89

Там же. Л. 133.

90

РГИА. Ф. 796. Оп. 126. Д. 213. Л. 34 об.

В то же время просители явно старались представить себя послушными подданными императора. Они объясняли, что, «хотя мы не Христиане, однако ж на своем языке и по своей вере верно служим Богу и Великому Государю и творим искренние молитвы о благоденствии Государя Императора со всем его Домом». И в самом деле, главное значение в высказываниях протестующих имела их готовность подчиниться тому, что, по их мнению, было должным образом установленной властью. Они неоднократно объясняли, что хотя христианство их особо и не привлекало, тем не менее, «если закон велит им быть христианами, они согласны» [91] . Как они объясняли Македонскому, «чем решится дело, то они и будут исполнять». На увещевания епископа марийцы отвечали, «что христианской веры содержать никак не хотят, если не будут принуждены к тому теми начальствующими лицами, к коим они входили с просьбами на Окружного Начальника и его помощников» [92] . Весьма примечательно, что проситель Шаматбай Шуматов заканчивает свою жалобу на Блударова выражением готовности содействовать распространению христианства: «Если же я, Шуматов, услышу или предписание от высшего начальства, или повеление от Государя Императора, то готов ему повиноваться и даже буду уговаривать других крестьян других селений к принятию Христианской веры, на что и ожидаю от Вашего Сиятельства всемилостивейшего предписания» [93] . Иными словами, протестующие не оспаривали право императора и государства приказать им обратиться в новую веру, но не были готовы принять ее по приказу Блударова и его приспешников.

91

РГИА. Ф. 383. Оп. 8. Д. 6977. Л. 25, 96. Эта мысль встречается и в случае с «идолопоклонниками» в соседнем Белебейском уезде примерно в то же время. См.: РГИА. Ф. 796. Оп. 129. Д. 1542. Л. 169.

92

РГИА. Ф. 383. Оп. 8. Д. 6977. Л. 19, 42 об. Выделено мной.

93

Там же. Л. 25 об. Основная часть подлинника прошения была написана на татарском, а выделенная часть – на русском языке «татарскими буквами» (арабским алфавитом). Видимо, прошение было адресовано министру юстиции, который направил его перевод в МГИ.

И в самом деле примечательно, что протестующие словно бы напоказ искали предписания свыше, санкционирующего действия Блударова. Во всех прошениях они подчеркивали, что Блударов запугивал их, «не прочитавши на сие Таинство никакого от Высшего Начальства, а особого Вашего Сиятельства [графа В.Н. Панина, министра юстиции. – П.В.] предписания». В своей жалобе Шуматов описывал, как «мы просили Г. Окружного Начальника [Блударова] прочесть нам или предписание от Высшего Начальства, или повеление на то Государя Императора», которое разрешало

бы ему заставлять их креститься, в ответ на что Блударов «сильно рассердился, не читал нам этого повеления, а только сказал, что молодых из нас отдаст в солдаты, а неспособных [к военной службе] сошлет в Сибирь на поселение» [94] . Шуматов пояснял, что его главная забота состояла в том, чтобы определить, было ли их крещение санкционировано свыше, и он описывает, как ему удалось узнать, что Блударов действовал «без всякого на то предписания». «Я же, Шуматов, с некоторыми из своих товарищей отправился, чтобы узнать в судебных местах, действительно ли принуждают нас принимать Христианскую веру по предписанию от высшего начальства, или повелению Государя Императора, но в городе [Бирске? Уфе? – П.В.] об этом никто не знал». Поэтому эти марийцы обратились к властям в Петербурге с просьбой «остановить Г. Болдырева [Блударова] и помощников его от насильственного принуждения нас к принятию Христианской веры без предписания [выделено мной. – П.В.]» [95] . В этих заявлениях раз за разом упоминаются «предписания» или «повеления». Словом, отсутствие предписания было ключевым моментом в защите протестующих.

94

Там же. Л. 132, 23–24.

95

Там же. Л. 24–24 об.

Трудно установить, действительно ли эти слова передавали настоящие представления местных жителей (о том, что крещение, как и многие другие обязанности, исходят из Петербурга) или они отражали более осознанную стратегию подчеркивания своей покорности и лояльности, тем самым сообщая делу просителей нравственную силу в лучших традициях мифа о добром царе. Вполне вероятно, что отчасти было верно и то и другое. Но хотелось бы обратить особое внимание на то, каким образом эти протестующие марийцы сделали вопрос противозаконности действий Блударова центральным для своей защиты. В эпоху, когда идея законности приобретала в России все большее значение, особенно для «просвещенных бюрократов» в Петербурге, эти протесты марийцев невозможно было игнорировать. В самом деле, может быть, только подчеркивая отсутствие предписания – и тем самым ставя под сомнение законность крещения, – эти марийцы могли иметь шанс на то, чтобы добиться официального восстановления своего статуса язычников. В сложившейся ситуации этому восстановлению помешал раскол среди марийцев, что скомпрометировало показания просителей и укрепило стремление чиновников поддержать святость крещений.

Эти протесты выявили глубокие противоречия в формировавшихся в тогдашней России представлениях о власти и управлении. И далее мы обратимся к одному из таких противоречий – между законностью и более традиционными методами установления власти.

Законность против власти

Крещения в Ведрес-Калмаше показывают, что различные священники, чиновники и их соответствующие министерские начальники в Петербурге не были едины, и на деле для них скорее были характерны соперничество и недоверие друг к другу. Оренбургская православная духовная консистория крайне подозрительно отнеслась к действиям Блударова и его помощников и жаловалась, что многие обстоятельства этого дела были намеренно скрыты от епископа [96] . Синод также был недоволен и приказал епископу Иоанникию провести тайное и неофициальное расследование уже после того, как Строковский предложил прекратить любые расследования [97] . А оренбургский военный губернатор, которого вся эта история явно раздражала, рекомендовал перевести Блударова и его помощников на другие места службы, а местной палате МГИ быть «особенно осмотрительною» при назначении местных чиновников, имевших дело с марийцами [98] . Короче говоря, внутри этой администрации не было твердого контроля над многочисленными разнонаправленными интересами.

96

РГИА. Ф. 796. Оп. 126. Д. 213. Л. 39–42.

97

Там же. Л. 115. Синод также выразил определенное неудовольствие, когда в разгар кризиса поступили доклады о еще 87 крещениях в других местах епархии.

98

РГИА. Ф. 383. Оп. 8. Д. 6977. Л. 43–43 об., 180.

Подобно противоречиям между различными ведомствами были важны и противоречия между министерствами в Петербурге и подчиненными им органами на местах. Конечно, Строковский постарался оправдать рвение Блударова как полностью соответствующее духу министерской идеологии. Опираясь на прогрессистские положения Киселева и его стремление к нравственной реформе, Строковский заявлял, что марийцы ведут «мрачную и ограниченную жизнь» и «малейшего не имеют понятия о торговле, промышленности и о других гражданской жизни условиях». Он представлял религию марийцев как главное препятствие к развитию этой местности и оправдывал действия Блударова именно с этой точки зрения: «Столь невежественный образ жизни, неоспоримое последствие их грубой ничтожной религии, подало благой повод чиновникам местного Окружного Управления обратить на них внимание» [99] . То есть Строковский постарался примирить действия Блударова с более крупными целями и устремлениями МГИ.

99

РГИА. Ф. 796. Оп. 126. Д. 213. Л. 92 об.

Хотя местным властям редко доводилось открыто ставить под сомнение предписания из центра, они все же ссылались на свою компетентность, основанную на знании местных условий, чтобы оправдать действия, которые находились на границе дозволенного. В пространном докладе Строковский объяснял необходимость отойти от установленного порядка в свете специфических местных требований. Он сожалел, что местные власти были обязаны дать «законный ход» первоначальной жалобе, поскольку это внушило марийцам сомнения насчет местных властей и духовенства. В результате, утверждал он, «кроткие убеждения» не смогли разрешить это дело, и в действительности «сии новокрещены сильнее утверждались в мнении, что отступничество возможно, на том основании, что упорство их не могло быть побеждено тем направлением действий, которое было предпринято». Эта неудача тем более печальна, что «опытом доказано, что пример слабого действия имеет вредное влияние» на других соседних иноверцев, и «последствия от сего могли бы быть неблагоприятны, и в здешнем крае даже опасны». Иными словами, неустойчивый смешанный состав местного нехристианского населения требовал установления твердого правления. Строковский предлагал принять «несколько настойчивые меры»: удаление возмутителей спокойствия, решительное отклонение просьбы марийцев о возвращении в их «первобытное идолопоклонство» и усиление контроля, что «беспрекословно имело бы в самом начале желаемый успех». Потому же Строковский решил подвергнуть наиболее упорных протестующих в деревне Опачаево «полицейскому взысканию», а не формальному судебному преследованию, снова ссылаясь на успех таких мер в качестве наилучшего их оправдания. Хотя основания для расследования этого дела, возможно, все же существовали, Строковский заявлял, что, компрометируя «святость» христианства, такие действия могут заставить марийцев «потерять уважение к представителям новой религии и подать повод к заключению, что духовные лица могут быть обвинены в неправильности действий, а следовательно, и к возможности отклониться от веры» [100] .

100

Все цитаты – из доклада Строковского: Там же. Л. 91–97.