Правосудие
Шрифт:
– Ты уверена, что ее патер не предлагает ей прилепиться к чему- то более фундаментальному, чем ее собственный палец?
– А хоть бы и так! — выкрикнула Рита. — Это лучше, чем с алжирским сифилитиком в дискотеке.
– Чем лучше? Ты стала расисткой?
– Я всегда ею и была. И чем больше езжу по миру, тем больше становлюсь.
– Почему же ты не ищешь спасения в земле обетованной?
– Потому что там обетуют не то, что мне надо. Не для того я выходила замуж за американца и терпела муки кромешные с этим гадом, чтобы теперь жить в полицейском государстве, где тебе перднуть не дадут без разрешения.
– Здесь можно, — нейтрально заметил он.
– Можно, — кивнула Рита. — А что здесь еще делать? Что ты можешь делать на этом хуторе, кроме как бздеть себе под одеяло?
– Могу бздеть, могу — не бздеть, — флегматично ответил он.
– Вот то-то и оно — тебе ничего не надо. Страшный человек — тот, кому ничего не надо. Для него не существует рамок, которые нужны тому, кому что-то надо, чтобы опереться на них и получить то, что ему надо. Даже твоя ведьма Таня боится тебя, хотя эта сука не боится ничего и немало сделала, чтобы ты мог бздеть, не опасаясь последствий.
– Ну-ка, ну-ка, — он заинтересовано поднял брови. — Ты никогда не говорила об этом. Объясни, что ты имеешь в виду.
– Ты знаешь, почему я никогда не ревновала ее к тебе?
– Почему?
– Потому что она относится к тебе, как зверю, которого охраняют от охотников, чтобы потом напустить на этих охотников. Она просила тебя оказать ей какие-нибудь услуги, ну, из тех, что ты умеешь делать?
– Клянусь тебе, нет.
– Значит, попросит.
– Ты принимаешь меня за идиота, Рита? Ты считаешь, что меня можно заставить сделать то, чего я не хочу делать?
– Конечно, нет! Тебя можно заставить делать то, что ты хочешь делать. Ты хочешь меня, и я могу тебя заставить сделать это, и ты сделаешь это с радостью.
– Я хочу кусок мяса, и я беру кусок мяса, значит ли это, что кусок мяса мною управляет?
– Да никто не собирается тобою управлять! Ты жрешь свой кусок мяса, себе на радость и мне на пользу. Все, что надо, чтобы извлечь выгоду из твоего пищеварения, это иметь такой интересный кусок — а дальше ты все сделаешь сам. Таня только тем и занималась, что приучала тебя жрать свой кусок мяса, отрыгивать, бздеть — и ничего не бояться. Тебя же никто ни разу не ударил палкой по голове — потому, что рядом стояла Таня со своей большой дубиной.
– Ты на самом деле так думаешь?
– Я знаю это, и ты знаешь, я только не знаю, как она это делает
– на то она и ведьма. Но очень красивая. Давай выпьем — у меня мороз по коже, когда я о ней думаю.
Он принес очередную бутылку кальвадоса.
– Вообще, тебе надо отдать должное, — заявила Рита, без церемоний опрокинув стакан. — Ты не Ален Делон, ты пьешь одеколон, но вокруг тебя всегда крутятся обалденные бабы — она искоса глянула на Берту, Берта улыбнулась.
– Ты имеешь в виду себя? — спросил он.
– И себя тоже.
– Ты никогда не крутилась вокруг меня.
– Крутилась, я была без ума от тебя, ты просто не замечал, ты никогда не поднимал носа выше моей промежности.
– Можно подумать, кто-то другой поднимал, — сказал он, стараясь сдержать раздражение.
– Еще и как поднимал! Даже Владимиру, кроме моей шмоньки, нужен был еще и мой кошелек. А тебе — вообще ничего не нужно. Даже гребаному американцу, кроме моего рта, нужна была еще и моя любовь. А тебе не нужна ничья любовь. Ты сам, ты обходишься без всего, ты страшный человек, и твоя дочь, которая валяется пьяной наверху, очень на тебя похожа.
– Ты шутишь? — он был по-настоящему удивлен.
– Ничуть не шучу. Она холодна, как лед, можешь мне поверить, и все ее закидоны — это просто попытки нащупать точки, где можно что-то чувствовать. Но она ничего не чувствует, у нее вместо сердца — камень, как и у тебя. И через пять лет она не станет похожей на меня, она просто перевесится и пойдет по головам, и моя будет первой. Поэтому я и держу ее на расстоянии — чтобы отдалить момент. Но я люблю ее, она единственное, что у меня есть. А у нее нет ничего и никогда не будет. Она не умеет иметь — так же, как и ты. Все проходит через нее, не задерживаясь, и она проходит через все, как ветер сквозь ветер. Ты — единственное, что могло бы ее удержать, а она — единственное, что могло бы удержаться в тебе, потому, что вы — одна кровь. — Рита помолчала. — Волчья.
Глава 16
Среди ночи он проснулся от какого-то шума и некоторое время не мог понять, ни в какой части ночи, ни в какой части дома он находится. В окно сочился холодный свет луны, он поднял глаза вверх — крыша была на месте. Значит, он был в мансарде.
У его левого плеча, на широкой кровати, навзничь лежала Берта - в распахнутой норковой шубе и без единого лоскута одежды под ней. Рита обнаружилась справа — в одних бриллиантах.
Он принюхался, сморщив свой волчий нос и проведя им вдоль неподвижных тел — запах секса отсутствовал, но отсутствовали также и его собственные трусы. Перебравшись через высокий зад Риты, он нашел их на ковре, очень хотелось пить. Звук повторился — где-то внизу. Стараясь не шуметь, он спустился по лестнице. Эвелина, скорчившись, сидела в кухонном углу — первый одетый человек, которого он увидел. Не удивительно, ее трясло, чашка в ее руке постукивала об стол и с первого взгляда было видно, что ей совсем худо. Он подошел и сел рядом.
– Плохо?
– Плохо.
Он взял чашку с водой из ее руки, отпил и задумался. У него был амфетамин. Но если она примет его сейчас, то не будет спать сутки, а этого никак нельзя в ее состоянии. С другой стороны, если она выпьет водки — ее сразу вырвет. Он встал, пошарил в холодильнике и выудил оттуда бутылку шампанского. Это было то, что надо — мало алкоголя и много углекислоты. Он разлил шампанское в бокалы.
– Будь здорова!
Через некоторое время на ее бледном лице проступил румянец.
– Ты мог бы воздержаться от оргии в моем присутствии, — вдруг сказала она, и он с удивлением уловил в ее речи французский акцент, раньше этого не было.
– Мог бы, — кивнул он. — И воздержался. И твое присутствие здесь ни при чем.
– У тебя есть моральные обязательства, — с вызовом сказала Эвелина.
– Нет у меня моральных обязательств, — обозлился он. — Это не я разошелся с твоей матерью и увез тебя в Америку.
– Ты, все-таки, мой отец.