Правосудие
Шрифт:
– Избавься от Владимира.
– Как?
– Возьми кухонный нож, подойди к нему сзади и воткни нож под лопатку. Если даже не попадешь в сердце, он все равно умрет через несколько минут.
– Я не хочу сидеть в тюрьме.
– Ты не будешь сидеть в тюрьме. Ты будешь сидеть в кресле и смотреть, как трое свидетелей убийства хлопочут, избавляясь от трупа.
– Зачем им хлопотать?
– Твоя мать будет покрывать тебя, я буду покрывать вас обеих,
Берта будет покрывать меня. Что тут непонятного? Никто не даст в обиду маленькую девочку, измученную
– Я не могу этого сделать.
– Ты хочешь, чтобы это сделал я — старый, опытный убийца.
– Не в этом дело.
– А в чем?
– Он человек, такой же, как и я.
– Нет людей, таких же, как и ты. Ты никогда не узнаешь, что в голове у другого человека. Все, что ты знаешь — ты знаешь о себе. Другие люди — это твои мысли, наложенные на них, и тебе никогда не станет известно ничего больше.
– Это я уже слышала — человек человеку волк.
– Почему обязательно — волк? Может быть — друг, товарищ и брат.
Это зависит от того, что ты о нем думаешь. Но он не зависит от твоих мыслей. Он движется по своим траекториям. Человек, состоящий из твоих мыслей — это фикция. А его траектория — это реальность. Самый эффективный способ взаимодействовать с людьми, это оценивать их движения так, как ты оцениваешь движение автомобиля. Человек — это автомобиль с тонированными стеклами. Ты не знаешь, кто там, внутри, и тебе нет до этого дела — может, там, вообще никого нет. Если тебя не устраивают правила движения или ты не знаешь их, не выходи на дорогу, стоять там нельзя. Если хочешь взаимодействовать — двигайся по правилам. Если кто-то нарушает правила — уйди с его дороги или сбей его. Вот и все. До тех пор, пока ты будешь впутывать в правила движения Бога, черта, честь, совесть, человеческое достоинство и другие фикции, ты будешь неэффективна. Это то же самое, что спать и видеть сны или читать «Плэйбой» за рулем.
– Это красиво звучит, но человек — не машина, ему приходится отвечать за свои поступки.
– Никому нет дела до твоих ответов. В счет идет только результат, оплата наличными. Заплати цену — и ты получишь все, что хочешь.
– Это одно и то же.
– Нет, не одно и то же. Отвечать — это болтать. А платить — это действовать. Ты всегда действуешь, хочешь ты того или не хочешь. А вот получаешь — далеко не всегда то, что хочешь. Потому что недоплачиваешь, переплачиваешь или вообще не знаешь, чего хочешь. А потом удивляешься, когда вместо букета цветов получаешь удар по лбу.
– Я не понимаю, как это применить к моей ситуации.
– Прямо и непосредственно.
– Убить Владимира?
– Зачем обязательно убивать? Пойди в дом и скажи ему: «Пошел
вон отсюда». Если мать выступит, скажи ей: «Заткнись». Я буду стоять рядом и улыбаться. А если понадобится — в любой момент поддержу тебя, словом и делом.
– Ты сам говорил, что он вернется.
– А ты не играй с ним. Он не вернется, если поймет, что это не игра, а полный и окончательный отмот.
– Ну, так он достанет мать.
– А ты плюнь на мать. Если ты плюнешь и разотрешь, помогая себе, то сможешь помочь и ей. А если не сможешь плюнуть, вы будете до бесконечности путаться в ваших общих слюнях. И в общей сперме. Ну, как, ты готова?
– Нет.
– Я так и знал.
– Да ничего ты не знал! Я ненавижу его, понимаешь?
– За что?
– За то, что он знает это и ему это нравится. Ему нравится играть всерьез, он знает, что я не играю. Он хорошо знает правила движения и он догонит, даже если мать порвет с ним. Я ненавижу его за то, что он есть, за то, что он был и за то, что он будет!
– Ну-у, так это совсем другое дело, — задумчиво протянул он.
Глава 18
Когда они вошли в дом, Владимир не убрал руку с плеча Риты — с обоих ее плеч. Рита не выглядела счастливой, она выглядела подавленной. Зато Владимир сиял.
– Куда вы пропали? — крикнул он. — Эвелина, ангел мой, иди выпей с дядей!
Бутылка на столе была уже пустой, и гость, видимо, рассчитывал на хлебосольство папы. Он не обманулся в своих ожиданиях — папа достал еще одну бутылку, он мог доставать их до самой весны, с интервалом в полчаса и перерывом только на сон. Эвелина выглядела посвежевшей и повеселевшей, она улыбалась и лихо чокнулась с дядей.
– Прозит!
Выпив и закусив, хозяин извинился перед гостями и на минутку покинул их, поднявшись наверх. Рита посмотрела ему вслед, закусив губу. Берта сидела у компьютера с чашкой кофе, в пепельнице дымилась сигарета, раньше он не видел, чтобы она курила.
– Что ты там ищешь? — спросил он, мельком глянув на экран.
– Что милиция выставила публике, что газеты пишут. Интересно все-таки. У меня же нет документов, надо доставать паспорт, надо как- то планировать свою жизнь.
Лицо ее было безмятежно, глаза отсвечивали голубым льдом в свете экрана — перед ним сидела совсем другая женщина, не та, которую он отлупил розгами в бане. Однако у него было достаточно жизненного опыта и он понимал, что лед обманчив, что горячая струя в любой момент может снова ударить в окровавленный череп.
– Я хочу убить этого парня, Владимира, — прямо сказал он. — Этот тип очень сильно обижает мою дочь.
– Как он ее обижает?
– Девочка наркоманка. Он дает ей кокаин в обмен на минет.
– И она берет и то и другое?
– Какая разница?
– Действительно, — медленно сказала Берта, — разницы нет никакой. Как мы его убьем?
Через четверть часа они спустились вниз и приняли участие в продолжение банкета.
– Здесь лучшее место для зимнего отдыха, — убежденно сказал Владимир. — Лучшее! — Он небрежно отвел локоть от своей тарелки, чтобы хозяин мог метнуть туда пару шипящих отбивных по-татарски, которые Берта жарила, стоя у плиты. — Зиму надо проводить только здесь. На воле, на даче, здесь же все есть и все… — он чуть было не сказал «на халяву», но сдержался, — под рукой. А не в загаженном, мокром, вонючем Париже. Тем более что я, — он игриво ткнул Риту в бок, — продал квартиру.