Правосудие
Шрифт:
Охотник подбежал к хрипящему и воющему клубку тел и арапником отогнал черных.
– Сидеть!
Затем несколько раз перетянул бело-красное.
– Беги!
Владимир поднялся и, шатаясь, побежал в лес. Собаки повизгивали, но не смели двинуться с места.
Охотник посмотрел в лицо Эвелине — о Берте можно было не беспокоиться. Эвелина была бледной, ее глаза отливали серебром в свете луны, алый рот приоткрыт, из него часто вырывались облачка пара.
– Ты как? — спросил он.
– Нормально. Смотри, убегает!
Он крикнул «Ату!» — и собаки снова сбили дичь с ног, охотники медленно подошли вслед за ними.
– Я заплачу… — хрипел Владимир. — У меня есть бабки…
– Эвелина! — охотник передал Эвелине арапник. Собаки с визгом отскочили прочь. Владимир завизжал, извиваясь на снегу, во все стороны полетели капли крови.
– Хватит! — охотник перехватил тонкое запястье Эвелины, по ее подбородку текла кровь, лоб был забрызган кровью. — Беги! Владимир побежал.
На первый взгляд, от него мало что осталось, но он был сильным, здоровым мужчиной и мог бежать еще долго.
– Ату!
Собаки снова сбили его на землю, и снова охотник отогнал их, не дав добраться до горла и паха, Владимир скорчился на снегу в позе зародыша, прикрывая широкими ладонями затылок. Берта пнула его в мошонку, красным грибом застрявшую под волосатыми ягодицами.
– Беги!
В этот раз ему дали бежать дольше, потому что он бежал медленней, сильно пятная кровью снег. И упал в конце дистанции.
– Вставай, дядя Вова! — Эвелина пошевелила ногой стрелу в его плече. — Уже близко.
Он всхлипнул, скорчился и вдруг начал кричать — протяжно и тонко. Охотник согнулся над ним, заглядывая в лицо — без ненависти, без сожаления — черный вопросительный знак над красной креветкой на белом снегу. Владимир был похож на новорожденного — с окровавленными волосами, прилипшими к черепу, красный, скользкий и вонючий. Он был похож на каждого новорожденного в мире, на любого человека, приходящего в этот мир в крови и дерьме и уходящего из этого мира в крови и дерьме. Он был жертвой и палачом, как все. Он ничем ни от кого не отличался, он был родным братом охотника, красным вопросительным знаком — «зачем»? А низачем. Просто — не повезло.
Эвелина присела у головы Владимира и произнесла фразу, возможно, понятную только им двоим.
– Ангел мой, — сказала она, — ты постоишь на коленях или поваляешься на спинке?
Потом она встала и ударила его ногой в лицо. Но девочка не умела бить ногой в лицо. Сапожок скользнул по окровавленной голове, и девочка села попой в снег. Папа помог ей подняться, Берта начала деловито избивать охающее тело, собаки визжали, ярко светила луна. Тело поднялось и побежало, оно уже ничего не видело и натыкалось на деревья, впереди появились столбы света от фар пролетающих машин, послышался шум моторов.
– Уже близко! — крикнула Эвелина, беглец налетел на дерево и упал навзничь, быстро-быстро дыша, от него валил пар.
– Ты что, действительно позволишь ему бежать до дороги? — спросила Берта.
– Нет, конечно, — охотник ухмыльнулся. — Он ведь может и добежать. Эвелина! — негромко окликнул он, доставая из чехла охотничий нож. — Кончай его!
Эвелина взяла нож, она выглядела возбужденной и очень заинтересованной.
Присев на корточки возле жертвы и высунув язык, она ударила клинком в грудь, сталь расщепила ребро. Владимир резко сел, один его глаз почти вываливался из глазницы, разорванной собачьим когтем. Берта мгновенно сбила его на землю ударом ноги в голову. Эвелина ударила еще раз, в живот, нож вошел по самую ручку. Владимир снова сложился пополам, и снова Берта сбила его на спину.
– Заканчивай это, — сказал охотник, обращаясь к Берте. — Эвелина, отдай нож.
Берта взяла нож и быстро перерезала Владимиру горло. Волной хлынула кровь и, дымясь, начала пропитывать снег. Охотник усмехнулся: все, как на охоте. Смерть этого человека ничем не отличалась от смерти любого другого человека, от смерти кабана на снегу — в двух шагах от оживленной дороги, по которой мчались слепые машины, чтобы залить своей кровью, калом, слезами — снег, асфальт или белые простыни — где- то в другом месте.
Охотник посмотрел в небо — ничего там не было, кроме мертвой луны. Охотник посмотрел в лицо Эвелины — на Берту можно было не смотреть, она была мертва уже давно. На лице Эвелины было оживление и любопытство: она была жива. Охотник взял двумя пальцами кровь с шеи Владимира и мазнул ею Эвелину по лбу, взял кровь и мазнул ею по лбу Берты:
– Причащайтесь, кто как может.
На лбах охотниц остались по две параллельные линии, он слизнул кровь с пальца, она была соленой и отдавала медью — как у всех. Тушу следовало разделать, пока она не замерзла.
– Здесь его нельзя оставлять, — сказал он. — Берта, выпотроши его, брось кишки и мочевой пузырь на снег, пузырь пробей ножом — к утру от них ничего не останется. Остальное заберем с собой.
Собаки повизгивали, с их черных губ свисали розовые слюни, и Берта бросала им куски, разделывая тушу, — хозяин не возражал. Эвелина, приоткрыв рот, заворожено следила, как суки хватают мясо на лету и, чавкнув, мгновенно проглатывают, они успели усвоить не менее четверти дяди Вовы, его сердце, легкие, печень и почки, а потом продолжали хватать его за руки, когда охотники поволокли тело прочь от дороги. В исходной точке, где Владимир получил первый удар стрелой, они разожгли жаркий костер из сосны и сожгли в нем его одежду, разрезанную на куски обувь, кисти его рук, его ступни, скальп и половые органы - собаки не жрали половых органов. Затем, обсмолив горящими сосновыми лапами шерсть с туши, они расчленили ее на куски и понесли домой.
Глава 20
Рита была почти в таком же состоянии, как накануне Эвелина. Но не ее было дело — лыко вязать, на ногах она держалась и языком плела легко.
– Теперь ты — великий воин, — сказала она. — Ты убил дракона и освободил двух принцесс, — она перевела взгляд на Берту и хихикнула.
– Трех принцесс. Что ты собираешься делать с тремя принцессами?
– Ничего.
– Как это — ничего? Сначала он убивает дракона, а потом он ничего не собирается делать.