Правоверный
Шрифт:
— Помню, Стивен, помню, — пожевал губами Камински, — свое решение я скажу через час. Но и вы, так и не сказали свои предложения. Через час я вас жду… А в общем-то, Стивен, не так все плохо. Джексон в тюрьме под нашим контролем. А это и будет его настоящая проверка. Сломается он, или нет. Передайте в Кабул, чтобы к нему применили жесткие меры воздействия. Вот тогда и узнаем, стал ли он нашим человеком, или нет.
Воспоминания нахлынули внезапно. Он снова увидел себя мальчишкой. Вспомнил, как они с друзьями копались на авиационной свалке вблизи авиагородка, где и проживала его семья. Искали детали самолетов… У них тогда была мечта построить планер.
Отец, работал в ТЭЧ аэропорта (Технико-эксплуатационная часть по ремонту авиатехники). Ранее он служил тут же, рядом, в полку военно-транспортной авиации. В 1961 году в числе немногих авиационных специалистов, попал под сокращение. Для семьи это было тогда тяжелым ударом. После пережитого шока, стал вопрос: «Как жить дальше?». Оба, отец и мать были из далекого сибирского села. Там проживали и все их родственники. Учились они в одном классе. Вместе и закончили десятилетку. Отец поступил на учебу в военное авиационное училище, мать, — в педагогический техникум. Став лейтенантом, отец приехал в родное село, где вскоре и сыграли свадьбу. А потом молодая семья, с двумя чемоданами, и мешком с офицерским «приданным», появились на окраине Душанбе, в полку военно-транспортной авиации и куда получил назначение отец после окончания военного училища.
Вот тогда-то перед родителями и стал вопрос: «Что делать дальше?».
— Ну, допустим, мы вернемся в свою Сибирь, — говорил отец, — а ты подумала, мать, кому-то, мы будем там нужны? Да никому. Да и жить-то там, в лесах, уже не сможем. А у Вовки и Митьки, к этому времени у него появился младший брат, какое там может быть будущее? Да никакого. Хвосты коровам задирать?.. Нет уж останемся здесь. Я уже подыскал себе работу в аэропорту, а у тебя, мать, есть работа, — кроме тебя в этой школе, учить русскому языку детишек, не кому…
— Как они там, — тяжело вздохнул он растревоженный воспоминаниями, и только прикрыл глаза чтобы немного вздремнуть, как лязгнула и заскрипела металлом открываемая дверь, и уже знакомый петушиный голос лейтенанта-охранника, прокричал: «Американец, на выход!».
В тюремном дворе, около входа в здание откуда его вывели, стояли два автомобиля. Один специализированный «воронок», какие используются для перевозки заключенных в СССР, другой обыкновенный уазик. Нанесенные на дверцах афганские государственные гербы, говорили о принадлежности автотранспорта к военному ведомству.
— Это за мной? — Филипп повернулся к сопровождающему его лейтенанту.
— Да, американец, за тобой. Сейчас поедешь в Кабул в центральный следственный изолятор. Там тебя будет допрашивать какой-то большой начальник.
Филиппа втолкнули внутрь «воронка». Захлопнулась дверца, лязгнул металлом замок. Филипп осмотрелся. Хотя автомобиль внешне выглядел специализированным, салон был обыкновенного грузового уазика. Отличие пожалуй было лишь в том, что все окна, за исключением выходящего в кабину, были закрашены шаровой краской, и на них были решетки.
Взревел двигатель, машина резко рванула с места. Было слышно, как тяжелым скрежетом, проскрипели тяжелые створки металлических ворот, и «воронок» на бешеной скорости полетел по трассе.
В СИЗО его поместили в одиночной камере. Когда вызовут на допрос, и вызовут ли вообще, ему никто не сказал, да и вряд ли скажет. По крайней мере камера, в которую его поместили, была чуточку светлей, чем в Пули Чархи, да и обращение к нему со стороны охраны, отличалось, если не вежливостью, то предупредительностью, это точно.
В это утро Филипп лежал на железной койке, перебирал варианты линии своего поведения при встрече, с неведомым ему пока, следователем.
Размышления прервал лязг замка. Почти сразу, ржаво проскрипела металлическая дверь, и в камеру зашел высокий человек, явно не афганской внешности. Одет был в неброский темно-серый костюм. Редкие, с обильной сединой волосы безнадежно пытались скрыть блеснувшую в лучах солнца лысину.
Филипп свесил ноги с койки, и с удивлением смотрел на вошедшего.
— Я с вашего разрешения сяду, — не здороваясь произнес незнакомец на английском языке, и сел на табуретку так, чтобы лицо его оставалось в тени.
Он вынул из кармана пачку сигарет, и протянул Филиппу.
— Прошу.
— Спасибо. Я давно не курил. И боюсь, что с непривычки, будет плохо, — хрипло ответил Филипп, — хотя курить ему хотелось, и очень.
Соблазняющий запах табака поплыл по камере.
Оглядывая камеру, незнакомец неожиданно вздохнул, и сказал:
— Тюрьма, это все — таки тюрьма… Даже если она афганская.
Что-то знакомое послышалось в этом голосе. И вдруг Филипп ужаснулся. До него неожиданно дошло, что незнакомец говорит с ним по-русски, — по русски отвечает ему и он, Филипп. А когда незнакомец, ища куда бросить окурок, повернулся к окну, Филипп замер. Он не верил своим глазам, перед ним был он…
— Это вы? — с трудом прошептал он, и уставился широко открытыми глазами на незнакомца.
— Ну вот, — улыбнулся незнакомец, в котором Филипп, он же Владимир Чумаков, узнал своего «крестного отца» и учителя, Игоря Михайловича Зверева. — А то и я уже стал сомневаться, ты это, или нет… Седина в волосах и бороде, да лицо совсем чужое. Нос-то стал как у римлянина. Если бы не твои глаза, да твой голос, признать в тебе Володьку Чумакова, было бы довольно сложно.
— Да ты не бойся, — перехватив настороженный взгляд Чумакова в сторону дверей, снова улыбнулся он. — Нас никто не прослушает, даже если в камеру засунули дюжину «жучков». У меня с собой скэллер. — Зверев достал из кармана небольшой, похожий на зажигалку предмет. — Эта штука, забивает все подслушивающие устройства. Ну, — вздохнул он, пряча скэллер в карман, — а теперь, чтобы не терять времени, давай говорить по делу. А обсудить нам с тобой нужно, ох как много.