Праздник теней
Шрифт:
— Исповедаться тебе нужно, — решил он. Она была готова расплакаться от его доброты. Схватила руку и прижала ее к губам. Он кивнул.
— И немедленно. Меня тебе сам Господь, видать, послал…
Она кивнула торопливо, и он накинул на ее голову епитрахиль.
Отец Андрей сидел в это время со мной на кухне. Я слушала, что рассказывает Фреду Клавдея. Через наушник. Отцу Андрею это слышать было нельзя — исповедь есть исповедь. Он не имеет права раскрывать Клавдеины тайны. И так ему, бедному,
Исповедь была закончена. Клавдея смотрела на отца Фреда благодарными глазами. Она чувствовала, как ей полегчало.
— Ох, батюшка, — аж зажмурилась от этакого облегчения Клавдея, — до чего ж полегчало… Слов нету.
— Теперь, дочь моя, будешь в этом доме весь завтрашний день, — сказал отец Фред. — Это тебе будет епитимья. Из дому не выходить, в окна не выглядывать.
Клавдея несколько раз кивнула — для верности. Она сейчас согласилась бы и на большее наказание.
— А теперь — прощай, и впредь не греши.
С этими словами добрый священник вышел из комнаты, оставив Клавдею в твердом убеждении, что целую неделю она пить не будет. После этакого чудного чуда Клавдея решила очиститься от греха пьянства.
— Все? — спросила я у Фреда.
Он кивнул.
— Заснула. Спит, как невинное дитя.
— А она точно не уйдет отсюда до вечера?
— Ни за что… — засмеялся Фред.
Мы вышли на улицу. Ангельский хор поджидал нас у меня дома. Девчонки пили чай, и по их рожицам я поняла, что приключение их развлекло.
— У нас получилось? — встретили они нас вопросом.
— Вас, лапушки мои, хоть завтра можно в церковный хор, — улыбнулся отец Андрей, — поете как ангелы…
Они рассмеялись, довольные собой. Даже покраснели — кто от смущения, а кто от удовольствия.
— А у Фреда вышло лучше всех.
Мы обернулись и посмотрели на него. Он себя, по-моему, неважно чувствовал. Его лицо побледнело, глаза стали больше.
— Что с тобой? — спросила я, немного испугавшись за него. Он улыбнулся:
— Ничего. Немножко устал. Перенервничал. Такой, Танюха, у нас парад-алле получился, а? Как я по воздуху-то ходил!
И он рассмеялся. Я попыталась рассмеяться в ответ, но не могла. Фреду было плохо — я это видела.
— Тебе нужно отдохнуть, — решила я, — иди приляг.
— Нет, — покачал он головой, — я домой пойду. Там арестантка. Вдруг ей удрать захочется. Доползу, Танюха, не бойся.
Он нежно погладил меня по щеке.
— Ты классный режиссер, — сказал он, — если тебе надоест сыск, могу спротектировать в Голливуд. Я ж у Паркера в массовке снимался.
— Ладно, — улыбнулась я, — может, ты все-таки останешься?..
Он отрицательно покачал головой.
— Завтра увидимся, — сказал он, — утром возле рынка буду тебя ждать. Ладно, милая? Ты уж не волнуйся.
И ушел.
Через
Мой возлюбленный смотрел на меня.
— Наверное, твоя работа не из легких… Как ты это выдерживаешь?
— Твоя тоже, — ответила я.
— Ну, у меня не работа.
Служение. Я усмехнулась. Моя работа иногда тоже напоминала служение. Например, сейчас.
— Тебе, наверное, пора… — Я очень не хотела, чтобы он уходил… Очень. Только наши с ним отношения вредны. Бесполезны. А любовь вообще не отличается излишней общественной пользой.
Он не спешил.
— Не ходи туда одна, — попросил он. — Это опасно.
— Я пойду с Фредом, — улыбнулась я. — Рядом с Фредом нечего бояться. Он последний Дон-Кихот.
Андрей посмотрел на меня так, что я поняла: ему до смерти хочется, чтобы я назвала так его. Или мне все это показалось?
— Я понимаю, что Фреду можно доверить все, даже тебя, — сказал он тихо, — но мне было бы спокойнее, если бы я был рядом с тобой сам. Понимаешь?
Я кивнула. Мне тоже было бы так спокойнее.
По моему плану, Фред должен был следовать за машиной, везущей меня по Клавдеиному маршруту, в некотором отдалении. Выяснив, куда мы с Ильясом направимся, ему надо было быстро найти Андрея и вместе на машине подъехать к месту нашего пребывания.
— Ты все-таки больше доверяешь Фреду… — грустно констатировал отец Андрей.
— Нет, — пожала я плечами, — просто не хочу вешать на тебя лишние грехи.
Он промолчал.
— Ладно, — поднялся он с места, — мне уже пора. Да и тебе нужно хоть немного поспать.
Я кивнула. Когда я поднялась, чтобы проводить его, мы оказались так близко друг к другу, что у меня перехватило дыхание. Я опустила голову, чтобы выражением глаз не выдать чувства, но он смотрел на меня очень пристально. Я не смогла не отреагировать на его взгляд. Он звал меня к себе. Сам боялся собственного вызова, но не мог больше противиться.
Я подняла глаза. Он смотрел на меня, проникая внутрь, пытаясь понять, что же все-таки нам с этим делать?
— Иди, — хрипло попросила я, — пожалуйста, иди…
Он понял мою мольбу.
— Прости меня, — отрывисто сказал он и вышел. Дверь за ним захлопнулась. Я осталась одна.
Завтрашний день мог стать последним в моей жизни. Я прекрасно отдавала себе в этом отчет. От усталости у меня даже не было сил на страх. Плевать. Пусть убьют, если им так этого хочется. Лучше уж умереть, чем жить, как крыса в норе, боясь высунуть нос от ужаса неизбежности столкнуться со злом. Лучше пусть пристрелят. Все равно я не смогу все время писать в штанишки от страха. А именно этого такие, как старший Лабутец и Шахмин, добиваются от нас. Рабства и страха. Признания их силы. Признания их мощи. Признания их непогрешимости.