Предание о старом поместье
Шрифт:
Как ни странно, но больше других говорила Ингрид. Старики сразу же заметили ее заплаканное лицо, и это так огорчило их, что Ингрид была вынуждена поведать им о превратностях своей судьбы.
Впрочем, рассказ принес облегчение и самой Ингрид, потому что старики по-особому, на свой лад, воспринимали все, что она им говорила. Они зааплодировали, когда она рассказала о том, как ей удалось выбраться из могилы и как она напугала пасторшу.
Они гладили ее по лицу и хвалили за то, что она сбежала из пасторской усадьбы. Для них не существовало вещей мрачных и печальных, все
Они мерили действительность своей особой меркой, и потому были неуязвимы для ее тягот. Все услышанное они воспринимали сквозь призму пьес и пантомим для марионеток. В пьесы для кукольного театра тоже подбавляют обычно немного трагических событий, но это делается лишь для усиления эффекта. В финале все, конечно, кончается хорошо. Финал непременно должен быть счастливым.
В этом преувеличенном оптимизме было нечто заразительное. Ингрид понимала, что старые артисты не способны постичь всю глубину ее несчастья, но их утешения все равно вселяли надежду. Впрочем, они на самом деле помогли девушке. Они рассказали, что недавно обедали на постоялом дворе в Тросокере, и когда уже вставали из-за стола, два крестьянина привезли туда какого-то сумасшедшего. Госпожа Блумгрен не может видеть сумасшедших, она пожелала немедленно уехать оттуда, и господин Блумгрен исполнил ее желание.
— А что, если это твой сумасшедший? — сказали они Ингрид.
Выслушав их, Ингрид ответила, что скорее всего это так и есть, и хотела уже оставить их и тронуться в путь. Но тут господин Блумгрен, выражаясь, по своему обыкновению, весьма высокопарно, спросил свою супругу, не странствуют ли они исключительно по причине весны и не все ли им равно, куда ехать; а старая госпожа Блумгрен, в свою очередь, не менее патетически спросила его, уж не думает ли он, что она способна бросить на произвол судьбы их любимицу Ингрид сейчас, когда та еще не достигла счастливого финала!
Таким образом, лошадку, бывшую труженицу карусели, поворотили назад, и теперь беседовать стало труднее, потому что приходилось беспрерывно играть на кларнете. Когда фру Блумгрен хотела что-нибудь сказать, она передавала инструмент господину Блумгрену, а когда он хотел говорить, то передавал кларнет супруге. И лошадка всякий раз останавливалась на тот промежуток времени, пока инструмент переходил от уст к устам.
Старики без устали утешали Ингрид. Они вспоминали все сказочные истории, которые представляли в своем кукольном театре. Они напоминали ей о Золушке и о Спящей Красавице. Они напоминали ей и о многих других сказках.
Господин и госпожа Блумгрен увидели, что в глазах Ингрид появился чуть заметный блеск.
— Глаза артистки! — говорили они, удовлетворенно кивая друг другу. — Мы уже давно это говорили! Глаза артистки!
Каким-то непостижимым путем они пришли к выводу, что Ингрид теперь стала сродни им, артистам. Им казалось, что она играет роль в какой-то драме. И это было их триумфом на старости лет.
Они старались ехать как можно быстрее. Старики беспокоились только об одном — как бы сумасшедшего не увезли с постоялого двора.
Но он все еще находился там, и более того,
Оба крестьянина из Рогланды, которые привезли его, отвели сумасшедшего в одну из комнат постоялого двора и заперли его там на то время, пока им подадут свежих лошадей. Они оставили его надежно связанным, но ему каким-то образом удалось освободить руки от веревок, и когда за ним пришли, он стоял развязанный и в бешенстве схватил стул, готовый наброситься на всякого, кто посмеет к нему приблизиться. Им ничего не оставалось, как выскочить из комнаты и опять запереть дверь. Теперь крестьяне дожидались возвращения хозяина постоялого двора и его батраков, с помощью которых надеялись снова связать сумасшедшего.
Надежда, которую старые, верные друзья пробудили в Ингрид, все еще не угасла в ней. Она поняла, что Хеде теперь хуже, чем когда бы то ни было, и все-таки продолжала на что-то надеяться.
Но отнюдь не рассказанные им сказки, а их большая любовь подбадривали ее и заставляли не падать духом. Она стала просить, чтобы ее пустили к Хеде. Сказала, что знает его и что он ей ничего худого не сделает. Но крестьяне ответили, что пусть не думает, будто они тоже свихнулись. Запертый в комнате сумасшедший убьет любого, кто к нему войдет, у кого не хватит сил обороняться.
Ингрид долго сидела в глубоком раздумье. Она думала о том, как странно, что она именно сегодня повстречала господина и госпожу Блумгрен. Наверняка в этом есть какой-то смысл. Навряд ли они попались бы ей сегодня на пути, если бы в этом не было какого-то смысла.
И девушка стала вспоминать, каким образом к Гуннару Хеде в первый раз вернулся рассудок. Вот если бы и теперь ей удалось заставить его сделать что-то, что напомнило бы ему о прежней жизни и отвлекло от нынешнего образа мыслей, свойственного его болезненному рассудку! Она сидела, погруженная в себя, и все думала и думала.
Господин и госпожа Блумгрен сидели на скамье перед постоялым двором. Вид у них был крайне расстроенный, хотя обычно им не свойственно было так огорчаться. Они готовы были расплакаться.
И вдруг подходит к ним их милая девочка, их Ингрид, и улыбается им своей неповторимой улыбкой, и гладит их старые морщинистые щеки и просит их доставить ей огромное удовольствие и показать представление, какие они давали давным-давно, когда она бродила вместе с ними по дорогам. Для нее это было бы таким утешением!
Сперва старые артисты наотрез отказались, говоря, что они теперь не в том настроении, чтобы выступать перед публикой, но когда Ингрид подарила им еще пару своих улыбок, они не смогли устоять. Они направились к повозке и стали распаковывать свои цирковые костюмы.
После того как они подготовились и позвали слепого скрипача, Ингрид сама выбрала место для представления. Она не хотела, чтобы они выступали прямо на постоялом дворе, и повела их в большой сад, находившийся около дома. Огородные гряды еще не зазеленели, но несколько яблонь, находившихся в саду, уже стояли в цвету. Ингрид сказала, что хочет, чтобы они выступали под одной из этих цветущих яблонь.