Предания нашей улицы
Шрифт:
Тут голос возвысил Гулта, футувва квартала Габаль: — Тихо! Замолчите, вы, овцы! Ведь на чашу весов брошена репутация улицы, а значит, и репутация футувв!
— Клянусь Аллахом, — перебил его Хаджадж, — я не допущу позора! Кто сказал, что он лишился денег именно на нашей улице?
Обойщик охрипшим от крика голосом объяснил:
— Пусть я не сойду с этого места, если меня обокрали не на вашей улице! Я получил деньги от бавваба господина управляющего, а когда, пройдя улицу, ощупал грудь, денег уже не было.
Люди
— Заткнитесь, стадо! А ты, любезный, послушай. Где ты обнаружил, что твои деньги пропали?
Мужчина указал на квартал бродяг.
— Перед лавкой лудильщика. Но, по правде сказать, там ко мне никто не подходил.
— Значит, тебя ограбили до того, как ты попал в наш квартал, — заметил Саварис.
— Сидя в кофейне, я видел, как он проходил мимо, — вставил Хаджадж, — но я не видел, чтобы кто-нибудь из нашего квартала приближался к нему.
А Гулта злобно выкрикнул:
— В роду Габаль нет воров! Они ведь господа на этой улице!
— Осторожно, муаллим Гулта! Это грех — называть себя господином улицы! — разгневался Хаджадж.
Лишь гордецы могут отрицать это! Громовым голосом Хаджадж произнес:
— Не выводи меня из терпения! Да будут прокляты зазнайки!
— Тысяча проклятий! — взревел Гулта. — Тысяча проклятий на головы грубиянов, которых нет в нашем квартале!
Тут обойщик плаксивым голосом взмолился:
— Послушайте! Деньги пропали на вашей улице. Вы все здесь господа, но где мои деньги? Горе твоему дому, бедняга Фангари!
Тогда Хаджадж с вызовом сказал:
— Надо всех обыскать! Давайте проверим каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка, каждый угол.
Но Гулта не согласился.
— Устроив обыск, вы сами себя опозорите!
— Этот человек вышел из дома управляющего, — проговорил Хаджадж, — и первым делом пошел в квартал Габаль, значит, и поиски надо начинать в квартале Габаль!
— Пока я жив, этому не бывать! — вскричал Гулта. — Не забывайте, Хаджадж, ведь ты мне не ровня!
— А ты, Гулта, не забывай, что у меня на теле ран от драк больше, чем волос!
— А у меня и вовсе нет живого места!
— Аллахом заклинаю, отойди подальше, шайтан! Фангари тем временем не переставал причитать:
— О горе мне! Разве вам не будет стыдно, если станут говорить, что меня ограбили на вашей улице?
Какая-то женщина, рассердившись, крикнула ему:
— Цыц, совиная рожа! Ты навлекаешь позор на нашу улицу!
Вдруг чей-то голос спросил:
— А почему деньги не могли быть украдены в квартале бродяг? Там больше всего воров и нищих.
— Наши воры не воруют на своей улице! — отозвался Саварис.
— А кто это докажет?
У Савариса глаза запылали гневом.
— Довольно оскорблений! Пусть обыск обнаружит вора! Если же нет, то позор падет на всю улицу.
В ответ раздалось сразу несколько голосов:
— Начинайте с квартала
— Порядок требует начать с квартала Габаль и кто этот порядок нарушит, получит дубинкой по голове!
С этими словами он взмахнул дубинкой, и тотчас его люди окружили его стеной. Хаджадж и Гулта последовали его примеру. Обойщик поспешил скрыться за дверью какого-то дома, не переставая лить слезы. Сумерки все сгущались. Все приготовились к кровавой драке. Вдруг на середину улицы вышел Касем и громко крикнул:
— Погодите! Пролитая кровь не вернет потерянных денег. Все равно в Гамалийе, Даррасе и аль-Атуфе будут говорить, что на улице Габалауи обокрали человека, хотя он находился под покровительством управляющего и футувв.
Какой-то мужчина из рода Габаль спросил:
— Чего хочет этот пастух?
Касем миролюбивым тоном ответил:
— Я придумал способ вернуть деньги хозяину, избежав драки.
Обойщик кинулся к нему со словами: «Я отдаюсь твоей воле!»
А Касем, обращаясь ко всем, проговорил:
— Деньги будут возвращены их владельцу, но вор не будет назван.
Воцарилось молчание. Все устремили взоры на Касема, а он продолжал:
— Надо дождаться полной темноты и, не зажигая ни фонаря, ни свечки, всем вместе пройти вдоль улицы, через каждый квартал, не минуя ни один из них. Тот, кто взял деньги, сможет в темноте незаметно кинуть их на землю. Потом мы осветим улицу и найдем деньги без всякой драки.
Обойщик в отчаянной мольбе сжал руку Касема.
— Это разумный выход. Ради меня, согласитесь на это предложение, — уговаривал всех он.
— Неплохо придумано! — крикнул кто-то. А кто-то другой сказал:
— Мы даем вору возможность спастись самому и спасти честь улицы.
Одна из женщин радостно заголосила в знак одобрения, и взгляды всех обратились теперь на троих футувв, которые стояли в нерешительности. Ни один из них не желал из-за гордости первым дать согласие, а жители улицы в страхе ожидали, победит ли наконец разум или заговорят дубинки и прольется кровь?
Вдруг знакомый голос крикнул: «Эй, вы!», и главный футувва улицы Лахита появился на пороге своего дома.
— Соглашайтесь, цыгане! — насмешливо предложил он. — Если бы вы были поумнее, вам не пришлось бы прибегать к помощи пастуха.
Толпа одобрительно загалдела. А сердце Касема гулко забилось. Взглянув на дом Камар, он увидел ее черные глаза, наблюдающие за ним из выходящего на улицу окна. Юноша почувствовал гордость и неведомую дотоле сладость победы.
Все ждали наступления темноты. Люди нетерпеливо взглядывали то на небо, то в пустыню, откуда постепенно, шаг за шагом, надвигалась ночь. Очертания предметов потихоньку стирались, лица становились неразличимыми, люди превращались в тени. Обе тропинки, ведущие в пустыню со стороны Большого дома, затянула тьма.