Предать нельзя Любить
Шрифт:
– Как ты? – спрашивает он, вглядываясь в мои глаза, затем тоже проходится по волосам, забранным в нелепый хвостик, и замечает дрожащие руки. – Что–то бледная. Где ты теперь?!
Неопределенно пожимаю плечами и, взяв стул, усаживаюсь рядом с дядей Витей. Удивительно, но сейчас, когда я вижу его, слабого, лежащего под капельницей, сразу же всё ему прощаю.
– Лучше расскажите, как вы? – голос трясётся от волнения и страха.
Луневич всегда был таким сильным. В чем–то резким. В чем–то вызывающим. Даже грубым.
А сейчас
– Да что уж теперь про меня рассказывать, – слегка вздыхает и уводит взгляд в окно. – Ты ведь беседовала с моим лечащим врачом? Я просил его, чтобы он с тобой связался и в документах указал тебя, как единственного родственника.
Его признание настолько внезапное, что я не сдерживаю всхлип. Складываю пальцы в замок и стискиваю что есть силы.
Каким бы он ни был человеком, он тоже самый близкий... А еще дядя Витя искренне, на протяжении внушительного отрезка времени, любил мамочку. Горько и несправедливо, что последняя ниточка, связывающая меня с ней, кажется, обрывается…
– Не простил? – спрашивает, впиваясь умными глазами в моё лицо.
Качаю головой. Снова всхлипываю.
– Сука, – выговаривает Луневич со злостью. – Эти Долинские принципиальные сволочи. Сынок весь в папашу.
– Не ругайтесь, – предупредительно вскидываю руку перед собой. – Я сама виновата.
– Это я виноват, дочка. Я же знал, что тебе неприятно выполнять мою просьбу. Но азарт и желание одерживать верх настолько заполонили глаза, что я толкнул тебя в этот свинарник.
– Сама согласилась же.
– Прости меня. Если сможешь, прости, дочка. Не все люди бывают порядочными. Наверное, так я и оправдывал себя на протяжении жизни, когда защищал в суде исключительно за деньги, а не за идею. Но видишь, – его морщинистая рука слабо вытягивается. – Бог умеет раздавать всем по заслугам.
Тут уж я окончательно не выдерживаю, и слезы, к которым за последний месяц уже привыкла, вновь выскальзывают из глаз.
Рыдаю почти безмолвно. Долго. Оплакиваю всё, что произошло со мной. Свою наивность, первую любовь и, конечно, то как судьба не благосклонна к отчиму.
Врачи надеялись, что операция ему поможет, но жизненно важные показатели в крови пока не соответствуют норме. Нужно ждать. И верить в чудо.
– Давай я поговорю с ним, – предлагает он еле слышно. – Ведь видел вас вместе. Тоже полюбил тебя этот ублюдок. Ходил важный, счастливый. Летал.
– Не надо, – мотаю головой. – Я сама еще раз попробую.
– Узнаю я, кому потребовалась эта папка злосчастная, – снова злится. – Узнаю и руки оторву.
– Нет, – поспешно вскрикиваю. – Ничего не стоит выяснять. Хватит об этом вспоминать. Я… еще раз поговорю с Арсением. Если он меня хоть капельку, на самом деле любил, обязательно простит. Должен простить.
– Эх… – прикрывает глаза от усталости Виктор Андреевич. – Девчонка ты совсем. Хотел сообщить тебе, когда все срастется, но
– Что? – недоуменно вглядываюсь в его хитрое выражение лица.
Вроде и без сил он, тело слабое. А иногда, как взглянет, так жутко становится.
– Отца твоего ищу. Нанял частного детектива.
– О, – изумленно прикрываю рот ладонью. – Думаете получится? Я о нем ничего не знаю.
– Всё получится. Жалко мне тебя. Я помру, совсем одна останешься. Спутаешься со своим тупоголовым Артемкой, он тебя по миру пустит.
– С ним не свяжусь, – возражаю. – Обещаю.
– Ладно. Пока сильно не радуйся. И приходи почаще.
– Я приду, обещаю, – меня одолевает какой–то приступ нежности, и я хватаю отчима за руку. – Вы только живите, дядя Витя.
Он ласково гладит меня по волосам, едва дотянувшись.
– Еще бы пожил, но мои легкие-заразы не хотят. А ты давай не дури, девочка. Нечего по чужим людям носиться, возвращайся к себе домой. Я тебя не выгонял, сама ушла. Вся в мать гордячка.
– Я ушла, потому что не оправдала ваших ожиданий.
Подумав, добавляю:
– Ничьих ожиданий не оправдала. И вам не помогла, и…
– Ну–ну, выше нос.
Еще около получаса провожу в больнице, а потом еду к Елене Степановне, которая по доброте душевной поселила меня в гостиной, на старом продавленном диване.
Может, и правда вернуться к себе?
Забрать Тасю и собак обратно. Начать жить дальше. Забыть обо всём?!
Не простит он. Чересчур принципиальный.
Никогда не поверит, что до конца я так и не смогла его предать. Да, хотела. Себя, конечно, предательницей считаю. Да и доказательства железобетонные – проклятая папка с копиями документов Шацкой.
Я долго злилась на эту пачку бумаг, словно она виновата. Но осознание пришло позже – правда все равно бы вылезла наружу. Рано или поздно Арсений бы все узнал. Хотя бы про моё липовое образование.
Но, как дура, еще на что–то рассчитываю…
Вместо того чтобы мыслить реально, я уже больше недели, как вернулась от Надежды Георгиевны, пытаюсь застать его на лестничной клетке.
Каждый вечер подолгу брожу с Кнопкой возле подъезда, но, как назло, встретить Долинского не получается.
О чем я мечтаю? Чем сейчас живу?
Одной лишь мыслью, что Арсу настолько же плохо без меня, как и мне без него. Надеюсь, он в первую очередь, позволит себе меня простить. Да хотя бы выслушать.
Пусть кричит, ругается, оскорбляет.
Что хочет делает! Я просто хочу, чтобы мой любимый человек дал нам еще один шанс. Шанс ни мне… Нам.
В маршрутке довольно холодно и пахнет перегаром. Недовольно скашиваюсь на сидящего рядом мужчину и зажимаю нос рукой. Кое–как высиживаю, чтобы не вылететь раньше своей остановки, а когда наконец–то добираюсь до неё, практически вприпрыжку бегу к Елене Степановне.