Предчувствие смуты
Шрифт:
Ливень накрыл уазик в тот момент, когда хлопцы преодолевали противотанковый ров. Сколько лет минуло, а ров напоминает о себе крутым глинистым откосом. В летнюю пору, когда долго не бывает дождей, трава на нем выгорает, даже ковыль делается тусклым, желтовато-блеклой, как волосы старого человека. И только низкорослые цветы бессмертника — белые, розовые, фиолетовые — долго покрывают весь косогор. Цветы сухие, как прах. Их вместе с ковылем ставят в вазы, чтобы они напоминали, что в этой далекой степи было лето, и вечно будут лета, пока живут на земле люди, влюбленные в свою землю-кормилицу.
Осенью, когда небо заплачет обложными дождями и за тучами надолго исчезнет солнце, мокрая глина станет хуже ледяного нароста. Даже стальные цепи, надетые на колеса грузовиков, мало помогают. А что говорить о малосильном уазике?
Буксовали долго. Дождь полоскал машину, мыл дорожный асфальт, наполнял кюветы. Молнии разрывали тучи. Черная, как тушь, темень — за два метра не видно ни зги.
— Включай фары! — командовал Илья.
— Ты хочешь к пограничникам? Заметят и схватят.
— Не боись, труп конфискуют. — Илья, как всегда, невесело шутил.
Микола приказывал:
— Дуй к этому, как его, Владимиру Владимировичу. Без трактора нам хана.
— Может, сразу махнуть в Москву? Там тоже есть Владимир Владимирович. Он тебе покажет, как нарушать государственную границу.
Илья признался:
— Я дорогу уже не помню. От запаха мертвечены балдею, как от наркотика.
Микола ругнулся. Накинув на голову брезентовую куртку, отправился на хутор, не будучи уверенным, что в такую погоду Владимир Владимирович согласится пригнать сюда свой трактор.
Не земля, а каток. Подошвы скользят, ноги разъезжаются. Жалко было туфель, купленных на отцовские деньги. На свои купить не мог. Всю валюту, что заработал на ремонте холодильников, он великодушно отдал Соломии — ей долляры были нужнее: она на международные соревнования ехала за свой счет.
Соломия отказалась было принять такой подарок, но Ядвига настояла:
«Чего уж там, бери. Дают от чистого сердца».
И Шпехта о том же, но с другим подтекстом: «Мера всех вещей — деньги. По логике этих же вещей, ты должна Миколу финансировать, чтоб он крепче тебя любил. А получается, что он заранее оплачивает свои же услуги. Тут, дивчино, одно из двух: или он тебя покупает, или он больной на голову».
Соломия крепко размышляла над словами шефа. Варнава Генрихович дал ей возможность хорошенько подумать: кто же на самом деле этот молодой схидняк? А вдруг он кем-то подослан? С его умением владеть оружием он давно мог стать миллионером, но почему-то не стал. Смутная догадка осенила Соломию: хлопец еще живет в прошлом — стыдливость у него в крови.
Первым на этот его недостаток обратил внимание адвокат Шпехта. «Ты Миколе преподай урок, — намекнул Соломии. — Расскажи, как стал великим легинем Степан Бандера. С нашим президентом мы его провозгласим героем Украины!»
Хотела Соломия возразить своему шефу: «Какой же он легинь? В очи ему кагэбист чвиркнул капельку отравы — и легиня не стало»…
Нет, на душегубство она не пойдет. Миколу она любила… А тут Шпехта со своим уроком…
Соломия ломала себе голову: как поступить, чтобы шеф остался доволен и чтобы урок не повредил Миколе.
Брошюрку, которую ей дал пан Шпехта, она даже показывать не рискнула. На Слобожанщине знали, кто такой Бандера и сколько зла натворил на западе Украины. И не только на западе. Горе не обошло и семью Перевышек. Тетку-учительницу замучили бандеровцы. Когда Микола рассказывал, как удавкой душили тетку, Соломия за кого-то заступалась, не зная за кого: «Цего не могло буты. Цэ тоби набрехалы. Можэ, вона сама накинула на себе шворку? Вона ж не добровольно поихала. Ее послалы…»
В брошюрке приводились факты, о которых многие стали забывать. Сейчас уже никто не вспоминает, как в годы войны подростки из гитлерюгенда с обессиленных военнопленных снимали кожу. Из этой кожи — чтоб на ней обязательно была татуировка — немецкие мастера делали абажуры и другие поделки.
«Такую брошюру, — сказала себе Соломия, — пусть сами немцы читают. Может, она им еще пригодится».
А тогда она и сама не знала, на что немцы способны. Ей было до боли жалко тетку Миколы. По его словам, тетка девчонкой приняла лютую смерть. Не вступи она в комсомол, может, и живой осталась бы…
Соломия боялась даже себе признаться, что и на ней уже есть кровь. Но себя она оправдывала: «Так то ж москаливська…»
9
Владимир Владимирович не удивился, увидев на крыльце насквозь мокрого одного из водителей уазика.
— Выручай, друг.
Из глубины квартиры донесся недовольный голос хозяйки:
— Кого там нелегкая?..
— Тоня, это хохлы, которые с мертвецом.
— Что им надо?
— Из ямы вытащить.
— Плащ не трогай. Мне утром на ферму.
— Знаю. Спи. Вернусь не скоро.
Трактор стоял под навесом, и под навесом договорились за сто рублей отбуксировать уазик на курган — там уже Украина. Тракторист достал из багажника трос, отнес куда-то в темноту. Микола с недоумением:
— А трос туда зачем?
— Там у меня столб закопан. Если трактор забуксует, я его лебедкой. А заодно и ваш уазик, — признался тракторист. — Мне приходится и фургоны вытаскивать. Не вы же одни тут застреваете… Выручаю… Ну и какой-никакой, а все-таки мне заработок. С фургона я беру когда триста, а когда и пятьсот. Зимой только и работа.
За разговором подъехали к «месту заработка». Владимир Владимирович тросом подцепил уазик, и трактор легко выдернул его из колдобины, потащил на бугор, где в хорошую погоду ориентиром служил скифский курган.
Тем временем дождь заметно ослабел. В свете тракторной фары смутно просматривался свежий след грузовика — какая-то машина, уже под ливнем, проскочила только что: контрабандисты — люди рисковые — все согласовано со временем суток и с погодой.
— А пограничники нас не засекут?