Предчувствие смуты
Шрифт:
Дома Юля сказала:
— Никита не придет. Ему некогда. Делает пчелам осеннюю ревизию, — ответила Юля.
— Рано! Еще поздний подсолнух в самом цвету, — Зема порывался идти за Никитой, но его не пустили. Настойчиво уговаривала Валентина Леонидовна сидеть и не рыпаться:
— Тоже мне — почетный гость.
Клим не сдержался — гаркнул на мать:
— И ты не рыпайся. Пора уже с Перевышками распить мировую. Не вечно же нам враждовать.
Юля, услышав это, словно засветилась.
7
В середине сентября за Юлей приехал ее жених — Семен Онуфриевич Блакитный. На его крупном, гладко выбритом лице пламенела печать самодовольства, приторно разило дорогими духами. В машине на заднем сиденье лежала коробка шоколадных конфет и пять свежих розочек, завернутых в целлофан. Захватив с собой подарки, ногой толкнул высокую металлическую калитку.
Юля кормила во дворе цыплят. Благоухающий гость с цветами подбежал к невесте, губами прикоснулся к ее щеке.
— Ну, здравствуй. Соскучилась? — и, не получив ответа, торопливо коротко спросил: — Валентина Леонидовна дома?
В голове у Юли мелькнуло: «Он приехал ко мне или к моей матери?» Не успела она и рта раскрыть, как вдруг из жениха послышалось: «Ой, за гаем-гаем…»
Семен Онуфриевич выхватил из бокового кармана мобильник, приложил к волосатому уху. С этой секунды ему уже было не до невесты. По обрывкам фраз Юля догадалась, что речь шла о каких-то вагонах.
— Они что, совсем осоловели? Мы же договорились: сегодня двадцать пульманов для заготзерна, остальные — завтра… У, крокодилы!.. — и матерком…
И вдруг — словно язык проглотил.
Насколько Юле было известно, так даже Алексей Романович себе не позволял. При детях всегда себя сдерживал. Этот еще не муж, а уже показывает, какой он крутой и современный.
Юля перехватила взгляд своего жениха, оглянулась. На крыльце в желтом расписном фартуке стояла мать — ее пышные русые волосы были подвязаны желтой косынкой, на полном румяном лице — след огуречного крема.
Юлин жених смотрел на свою будущую тещу жадным, оценивающим взглядом. Ее большие серые глаза еще не заплыли жиром; нос тонкий, ровный; полные свежие губы, словно искусно накачанные; изящный подбородок. Если б не ее массивный живот и не толстые ноги, эта сорокасемилетняя женщина могла бы претендовать на участие в конкурсе красоты. Такие конкурсы проводятся в Киеве уже не первый год. Спрос на красавиц-украинок в мире возрастает. Даже из Судана поступила заявка-приглашение на конкурс самых крупных женщин. В странах Восточной Африки красавицей считается крупная по габаритам и внушительная по весу женщина не старше сорока лет. Валентина Леонидовна уже не могла претендовать на победу. Но в курортных городах ее замечали, на нее заглядывались крупные чиновники, главным образом муниципальных образований: она отдыхала и лечилась в санаториях по путевкам, которые ей доставал Алексей Романович.
При виде матери Юлю бросило в краску: вдруг она услышала ругань будущего зятя? Скажет: «Фу, какой некультурный! А еще предприниматель, однажды побывавший в Давосе». Хотя в Давосе, как ей признавалась одна землячка из Луганска, тусуется в большинстве своем денежное быдло.
Знакомя старшую дочь с предпринимателем Блакитным, Алексей Романович наставлял: «Ты, Юлька, держись Семена Онуфриевича, как вошь кожуха. Этот грек с деньгами. А то, что от него несет бескультурьем, делай вид, что не замечаешь. У нас даже первые лица государства матерятся, аж ангелы стонут».
…Будущий зять долго кричал в мобильник, отдавал какие-то команды, требуя своевременно доставить порожняк, иначе оторвет кому-то «горячее место».
Эти слова все же услышала Валентина Леонидовна, невольно подумала: «А зятек-то с характером».
Юля толкнула жениха в бок, кивком головы показала на крыльцо. Семен Онуфриевич поднял голову, смущенно улыбнулся, обнажив белую керамику зубов. Тяжелой походкой направился к будущей теще, вручил ей цветы и коробку шоколадных конфет.
— Онуфриевич, ты надолго к нам? — ласково спросила будущая теща.
— Сегодня же обратно. Юлю забираю. Загостилась дивча. А ей надо кусать науку.
— Пусть хоть Илюшку дождется.
У Семена Онуфриевича от удивления округлились глаза.
— Они что — еще не вернулись?
— Молчат.
— А кто ж тогда вернулся?
— Клим, — подсказала Юля.
— Так он же еще на той неделе…
Семен Онуфриевич знал, что говорил. В августе он ездил в образцово-показательную колонию, встречался с ее начальником, вручил ему безобидный презент — чайный гарнитур. Начальник, пожилой бритоголовый полковник с усами под Тараса Бульбу, заверил уважаемого гостя, что документы на досрочное освобождение Пунтуса Клима Алексеевича готовятся в пожарном порядке.
То, что до сих пор Илья и Микола не вернулись, насторожило Блакитного. Ведь это на его уазике везли гроб из Подмосковья в Чечню, а из Чечни тело журналиста должны были доставить во Львов. И вот загадка — от хлопцев никаких известий.
— А ваш львовский гость — заезжал?
— Вы имеете в виду Зенона Мартыновича?
— Был.
— Как долго?
— Мельком.
Валентине Леонидовне при Юле не хотелось признаться, что Гуменюк в Сиротино приезжал две недели назад. Приехал, когда уже Оля после дискотеки видела первый сон, а Юрко, прослушав на украинской мове новости из Лондона, не сняв наушники, храпел, что до утра его уже не разбудить.
Зенон Мартынович шепнул хозяйке: «Нежелательно, чтоб меня засекли на этой “Волге”. Машина из таксопарка».
«Волгу» с российскими номерами, забрызганную свежей грязью, затолкали в пустующий гараж. Хозяйка принялась готовить гостю ужин, включила газовую плиту, из холодильника достала сало и яйца. Но гость, уставший с дороги, жестом руки остановил ее. Сам сделал себе увесистый бутерброд (на кусок хлеба такой же кусок сала), жадно проглотил, запил грушевым компотом.
— А теперь — на боковую! — тихо сказал сам себе и еще тише — хозяйке: — Алексея Романовича долго не будет?
Валентина Леонидовна шепотом:
— А куда ему спешить? Камни выходят медленно. Когда-то и я это удовольствие испытала. Вода у нас такая.
Спросил о сыне:
— Уже спит?
— Утром объявится. Гуляка не дай бог…
По изможденному лицу запоздалого гостя было видно, что тот провел за рулем больше суток — колесил по разбитым российским проселкам, посещал хутора, где селились нужные Шпехте люди.
До войны здесь жили немцы-колонисты. У них были большие земельные угодья. Несмотря на частые суховеи, колонисты выращивали первосортную пшеницу и ячмень. Пшеницу продавали как посевной материал, из ячменя варили превосходное пиво, сеяли гречиху, на которую всегда был повышенный спрос. В травянистых поймах степных речек по лугам бродили «немки» — быки и коровы бурого цвета. По глинистым буграм ходили пестрые гурты романовских овец. Когда-то радовали глаз табуны лошадей, но две последние войны да послевоенные голодные годы убавили поголовье настолько, что, когда началась коллективизация, в ряде колхозов нечем было обрабатывать пашню.