Пределы выживания (Полигон - I)
Шрифт:
Я наматываю на палочку вату и аккуратно провожу по больной багровой коже, никакой реакции. Потом качаю головой.
– Вы только можете облегчить ее страдания, смазав календулой или катаполом. Увы, она безнадежна.
– Идите сюда. Здесь другая больная. Ирина проснитесь.
Это молодая девушка, она приподнимается на подушке и сонно смотрит на нас.
– Что стряслось, матушка?
– Тебя хочет посмотреть доктор.
Я щупаю ее молодое тело и поражаюсь его упругости.
– Что у вас болит?
–
В районе правой груди большая опухоль величиной с кулак.
– Давно?
– Вот уже месяц...
Врет. Болит давно, только сейчас пошел процесс. Нужно срочно хирургическое вмешательство и грудь придется снять.
– Ее надо прислать в госпиталь. Необходима операция.
– Надежда есть?
– Не могу сказать. Очень запущена.
– А вы могли бы сами сделать операцию?
– Я не ахти какой хирург, матушка. Более сложные операции, должны делать специалисты в оснащенных операционных... Ее надо туда...
– А как же... с кесаревым сечением?
– Вообще то я проходил практику и простые..., как с роженицей, еще могу...
Игуменья сразу сжимает губы.
– А жаль. Вот третий больной.
Это старушка, она даже не открывает глаз, несмотря на то, что игуменья ее расталкивает. Печать смерти на ее лице и сразу качаю головой, как дотрагиваюсь до ее руки. Судя по всему у нее разрушена печень. Желтизна кожи потрясающе выглядит даже в этом полумраке. Матушка все поняла по моему взгляду и идет к следующей койке. Здесь опять молодая женщина, она проснулась давно и улыбаясь ждет своей очереди.
– Что у вас?
– Жжет здесь, - она пальцем ткнула в живот.
– Давно?
– Не а...
– Говори все, Маланья, - требует игуменья.
– Да землю обрабатывала, хотела капусту посадить, пыли много, вот и наглоталась. Потом военные пришли сказали пол участка заражены какими то дио...кси...нами. С того раза и стал живот болеть. Месяц назад то было.
– Земля где?
– У дома, где ж ей быть то.
– А где живете?
– В Камышевке.
Я поворачиваюсь к матушке.
– Ей нужно обследование...
Она кивает головой и подходит к последней койке. Ее рука сдергивает одеяло и я вижу, что это покойница.
– Она мертва.
– Умерла, царствие ей небесное. Сейчас пришлю сестер. Пойдемте, доктор.
Мы опять возвращаемся к ней в келью.
– Что вы скажите, доктор, о моих больных?
– Плохо. Все ужасно плохо. Для них нужна клиника.
Она отрицательно качает головой.
– Ко мне приходил майор Молчанов, - продолжаю я, - он предлагал лечить больных людей жертв полигона. Они ведь все жертвы?
– Да. Но военным я их не отдам.
– Почему, матушка?
– Этот майор и его помощники настоящие палачи и садисты. Они не лечат, они проводят эксперименты
– Этого не может быть...
– Вы еще очень молоды, доктор и много не понимаете. За этой колючей проволокой правды нет. Здесь правит военная машина, для которой раздавить человека, что раз плюнуть, - она устало пошевелила рукой.
– Уже поздно, доктор, я отправлю вас домой. Никому не говорите, что вы здесь были и видели.
Я взглянул на часы. Время было - шесть часов.
Меня будит Надежда.
– Доктор, пора вставать. Из столовой вам уже давно принесли завтрак.
– Что, сегодня опять прием?
– Сегодня воскресение. У нас свободный день, но... это так считается. Если будут больные, то придется принять.
Никто не идет, я сижу и читаю книги, стараюсь наверстать упущенное по отравлениям и инфекциям. Внизу скрипит тормозами газик. Быстро сбегаю вниз. В дверях появляется сам начальник спец части, полковник Семененко. Надежда, при виде него, в ужасе отшатывается и прячется в туалете.
– Здравствуйте, доктор. Тихо у вас как здесь.
– Здравствуйте, Владимир Дмитриевич. Проходите в кабинет.
Полковник оглядываясь, проходит в мою рабочую комнату.
– Здесь почти ничего не изменилось, - говорит он и садится на стул.
Я устраиваюсь напротив его.
– Чем обязан вашему появлению здесь?
– Меня все жжет дикое любопытство, почему иногда наши подопечные не спят. Ладно, не спять часовые на посту, дежурные на станции и связи, а вот в монастыре... понять не могу, почему. Приехал к вам, может вы мне поможете?
Вот, сволочи, уже донесли.
– Это весьма щекотливый вопрос, Владимир Дмитриевич. Действительно этой ночью я был в монастыре и профессиональная этика мне не позволяет раскрыть, кто там болен и чем болен. Могу только сказать, для окружающих это безопасно.
– Ага. Ох уж эти доктора, что пастыри, все тайны берегут. Это хорошо, но меня больше беспокоят настроения, это то что не обязательно может находиться в сфере вашей профессиональной этике?
Я настороже.
– Если это относится к психологии, то это относится к моей работе, если криминальные мысли, то нет. Я бы первый доложил о них вам.
– Похвально. Спасибо, доктор. Вы с меня сняли тяжкий груз. Бывшая покойница, Мария Ивановна, что работала до вас, здесь, меня всегда понимала. И я был бы рад, чтобы и с вами у нас было такое же взаимопонимание.
Я киваю головой.
– Ну что же, сегодня воскресение, - рассуждает полковник, - все должны отдыхать, а у меня полно работы. Спасибо, Борис Дмитриевич, засиделся я у вас, поеду к себе.
Он поднимается и жмет мне руку.
Когда полковник уходит, появляется Надежда.