Пределы зримого
Шрифт:
— Всё кругом безумцы, всё — безумие, — говорит мне Мукор. — Движимые благими намерениями при отсутствии глубоких размышлений, люди, работавшие на мыловарне, по-своему, каким-то полупорочным путем шли к созданию того, что, как им казалось, должно было стать стиральной машиной. Как же безнадежно они ошибались. В этих немытых чанах зло только ферментировалось и крепчало. Реальный прототип, давший толчок к созданию подобия современных стиральных машин, был построен на совсем иных технологических и механических принципах. И все же, все же это заведение с его кошмарными механизмами и приспособлениями тоже является предшественником — предшественником столь любимого тобою Института Белизны. А теперь признайся: когда ты вспоминаешь об этой белой жестянке, которая гудит и булькает в углу твоей ванной, можешь ли ты, положа руку на сердце, признать, что она полностью
Подвергаемая пытке грязь — не самое приятное зрелище. От вида того, что творится вокруг, а также от вони одной из экскурсанток становится плохо. Ее тошнит и выворачивает наизнанку. Попутно рвотная масса заливает ее платье. Шелковое.
— А как вы выводите рвотные пятна с шелка?
Да, вздумай я зарезать Роговые Очки кухонным ножом, было бы нелегко застать его врасплох. Даже сейчас, явно не ожидавший такого коварного хода с моей стороны, он лишь выдерживает эффектную паузу и с грацией пантеры наносит ответный удар:
— По правде говоря — не знаю. Но ведь мой галстук не из шелка, да и пятно — не от рвоты.
Он снимает очки, складывает дужки и убирает очки в футлярчик, который кладет в карман.
— По-моему, мой визит прошел не без пользы, — замечает он. — Не будете ли вы так любезны проводить меня к выходу?
Я неохотно веду его вниз по лестнице. Честно говоря, я не ожидала, что он решит уйти так быстро и внезапно. Я удивлена и полна подозрений.
— А на кухню не зайдете? Попили бы чайку, а тем временем наставили бы меня на путь истинный в отношении кое-каких кухонных дел.
Вообще-то я имела в виду в первую очередь пятна на кухонных полотенцах, а кроме того, хотела обсудить проблему соотношения грязи и зла и заодно поинтересоваться документами Роговых Очков, подтверждающими его принадлежность к Институту Белизны.
Но он поспешно направляется к двери.
Мукор в последний раз пытается переубедить меня.
— Не упусти его, Марсия, — шипит он у меня под ногами, — Не дай ему уйти! Если он уйдет отсюда живым, не миновать тебе смирительной рубашки.
— Я еще зайду. Наверное — достаточно скоро, — говорит мне Доктор Роговые Очки. — До свидания, Марсия.
— До свидания, Доктор Роговые Очки! — кричу я ему вслед.
Он задумчиво улыбается.
— Главное, что «доктор», — кивает он и исчезает.
Мукор понимает, что долго побыть наедине друг с другом нам не удастся.
Глава 12
Ну почему я не мочалка для мытья кастрюль? Или не комочек пригоревшей пищи, который я сейчас отдираю этой самой мочалкой? Мне следовало появиться на свет проволочной мочалкой — или не рождаться совсем. Слишком четко и однозначно мое предназначение в этом мире. Но в мире есть только одна «Марсия», и шансы на то, чтобы моесуществование было именно таким, как у этой «Марсии», ничтожно малы, особенно, когда я стою над раковиной и рассматриваю целую батарею разнокалиберных мочалок для посуды, вполне возможно — только и ждущих случая примерить на себе мою личностную идентификацию. Разумеется, будь я мочалкой — я была бы лишена разума и самосознания. Это было бы совершенно неуместно. Я бы просто бессознательно существовала, как не осознающая сама себя мочалка для посуды. Представить только: быть этим трудолюбивым, химически обработанным мотком проволоки!
В качестве эксперимента я объявляю на всю пустую кухню: «Я — проволочная мочалка для посуды!»
За моей спиной слышен какой-то шорох. Это один из тех звуков, которые заставляют услышавшего его человека покрыться холодным потом. Сразу представляется, например, крыса, добравшаяся до мяса в кладовой, а то и что-нибудь похуже. Секунду спустя осознаешь, что это — всего лишь неудачно скомканный лист оберточной бумаги, лежавший себе на столе весь день и почему-то выбравший именно данный момент для того, чтобы распрямить особо неудобно вывернутые углы и привести свое положение в большее согласие с силами гравитации. Я оборачиваюсь: там, где, по моим расчетам, мне должен был попасться на глаза бумажный комок, я обнаруживаю себя, пристально всматривающуюся в чье-то знакомое улыбающееся лицо.
— Ты — мочалка для посуды, и
— Тейяр, это вы? Очень хорошо: значит, пора пить чай.
Он улыбается мне и кивает. Я от смущения тараторю без умолку:
— Ой, какая же я дура — представлять себя мочалкой, да еще и говорить сама с собой! Я и не заметила, что вы уже пришли. Почему-то мне казалось, что вы еще должны были оставаться там, в Гоби. Как идут раскопки — успешно? Не поможете мне накрыть стол для чая?
— Не нужно смущаться, Марсия. Нет ничего постыдного ни в том, что ты делаешь, ни в том, о чем думаешь. Моток проволоки для чистки сковородок — чем не повод для размышлений? Профессиональные философы часто черпают примеры для своих высоких доктрин из мира земного, знакомого и доступного…
Тейяр останавливается на полуфразе, задумавшись о чем-то. Естественно, он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне с чашками.
— Они говорят, что поступают так, чтобы сделать свои идеи более легкими для понимания, но иногда я задаюсь вопросом, не делают ли они это для того, чтобы самое привычное и знакомое показалось нам чужим и неведомым. Да, кстати, экспедиция закончилась провалом. Начались ураганы, и все завалило песком. Но даже до того, как бури вновь закопали все, что было нами отрыто, плесень уже успела попортить нам нервы и находки. Как же нам тебя там не хватало! Монголы — народ, достойный всяческого уважения, но, как ты и сама знаешь, за ними не тянется слава больших любителей мытья и купаний. Признаюсь, что я расценивал приготовленный посреди Гоби чай с лепешками не как благодать, а как еще одно суровое испытание, если не как знак кары Божьей. Посуди сама: лето, летом верблюды как раз линяют и становятся очень раздражительными из-за мучающих их язв, нарывов и кожных паразитов. Костер уже разведен, и второй погонщик сует в огонь очередной кусок кизяка. Когда сухой навоз наконец разгорается, погонщик вновь принимается за тесто для лепешек. Никакого мытья рук — ибо погонщик твердо убежден в том, что огонь очищает и дезинфицирует все на свете. Тем временем первый погонщик врачует потертости от поклажи на шкурах верблюдов. Вот он подходит к костру, сует руку в масло и снова уходит к своим пациентам, чтобы смазать их открытые вспухшие язвы. Руки он, разумеется, тоже не моет. Он возвращается, когда лепешки уже готовы (руки так и не вымыты), и вместе со вторым погонщиком они размазывают по ним масло прямо пальцами. Можешь себе представить, насколько более приятен мне чай в обычных — таких английских — условиях. Наверное, излишне будет упоминать о том, что к моменту наступления сезона Больших Ветров почти половина экспедиции уже слегла с острыми кишечными инфекциями.
Я уже все собрала и готова отнести поднос в гостиную. Тейяр следует за мной по пятам, не умолкая ни на секунду.
— Когда подули Большие Ветры, нам не хватило сил сопротивляться песку, засыпавшему раскопы. Мне было больно и обидно. Не побоюсь тебе в этом признаться, но я плакал. Но пока я стоял на краю почти засыпанной траншеи, оплакивая свою работу, на меня вдруг снизошел мир и покой. Что я делаю здесь, в Гоби, под хлещущими ударами кнута песчаной бури? Как я мог дерзнуть и понадеяться, что здесь, в этой восточной пустыне, я обрету Великую Истину? Не было ли это просто бегством? Вот только от кого? Новалис писал: «Куда же мы идем на самом деле? Домой, всегда домой!» Вот я и вернулся. Так что, как видишь, наука — это еще не все. Нужно духовное подвижничество. Стоя посреди бушующей пустыни и слушая торжествующее шипение Мукора в завываниях ветра, я вспомнил слова Блейка:
Атомы Демокрита И Ньютоновы частицы света–
Это песок на берегу Красного моря,
Где шатры Израиля сверкают так ярко.
— Ты знакома с Блейком?
— А как же. Привет, Уильям.
Блейк выразительно кивает головой, подтверждая, что мы действительно хорошо знакомы. Рядом с ним на диване развалились Леонардо и Диккенс. А два кресла у окна заняли мистер Чарльз Дарвин и его талантливый племянник сэр Фрэнсис Гальтон. (Вот так сюрприз! Нужно будет принести еще чашек.) Де Хох постарался расположиться насколько возможно подальше от Блейка. Не найдя подходящего сидячего места, Тейяр усаживается по-турецки прямо на пол посреди гостиной.