Пределы зримого
Шрифт:
— Классификация — вот ключ к решению этой проблемы. Грязь никогда не подвергалась серьезной классификации. Чтобы понять, что подразумевается под настоящей классификацией, я приведу знакомый всем пример: классификация подобна наведению порядка. Это сродни раскладыванию валяющихся повсюду вещей по определенным для них ящикам, коробкам и прочим местам хранения. Ну, это напоминает то, как я, когда делаю уборку, складываю диванные подушки на диван, газеты — на журнальный столик и так далее. Так классифицируется каждая вещь в доме. Есть классы вещей с кухни, вещей из гостиной и так далее. Порядок расположения вещей в доме не менее важен, чем порядок слов в английском предложении. Посторонний
«Грязь» — это приблизительный бытовой термин, обозначающий целый класс аномальных объектов, нарушающих установленные схемы коммуникации в той или иной комнате. Другими словами, грязь общается с нами совсем не так, как, скажем, выложенные в идеальном порядке столовые приборы на скатерти. Этот провал в коммуникации, признанный такими мыслителями, как Леонардо и Дарвин, величайшим белым пятном западной мысли, обязан своим существованием частично слишком антропоцентричной классификации типов грязи, а также — использованию излишне эмоционально насыщенных терминов, например: «Грязь, провоцирующая мыслительную деятельность», или «Грязь, вызывающая чувство страха», или — наиболее простое и часто встречающееся определение — «Подавляющая грязь, грязь, вгоняющая в депрессию». Если копнуть поглубже, то выяснится, что корень проблемы лежит в недостаточно динамичном определении грязи, ибо — представьте себе! — у грязи тоже есть своя скрытая динамика. Прорыв на этом направлении возможен только при условии полной трансформации рамок референции. И этот вопрос решается не столько методами научного наблюдения и эксперимента, сколько внесением изменений в парадигмы, к которым эпистемологический рывок приведет в том случае, если…
У меня больше нет возможности скрывать нетерпение.
— Слушайте, я с вами совсем свихнусь, — заявляю я. — Да, еще: если это пятно останется на своем месте к тому времени, когда вернется Филипп, я не знаю, что с вами сделаю. Объясните мне, как все эти смены парадигм и прочая чушь могут помочь мне вывести пятна с ковра?
Дарвин спокойно выдерживает мой взгляд, но не торопится с ответом. Выдержав паузу, он говорит:
— Напрямую… никак. Но мы уже сделали большой шаг вперед. Трансформация мышления не достигается за один вечер. Порой на это уходят столетия. Я сейчас уже жалею, что никак не коснулся этих вопросов в «Происхождении видов». Первый вывод наводит на серьезные размышления: похоже, что скрытое движение грязи направлено на создание структур, которые прогрессивно (хотя в данном случае я бы предпочел термин «регрессивно») становятся все более сложными и одновременно — все более функциональными.
Он покровительственно похлопывает меня по плечу.
— Я понимаю, Марсия, тебе нелегко понять все это…
— «Все это» не отчистит мне ковер!
— Между прочим, мне тоже нелегко. Чего стоит только необходимость строить умозаключения в терминах какого-то подобия нового закона Гришема! Согласно этому закону, мусор постепенно вытесняет вещи, существование которых мы привыкли считать оправданным. В этих координатах мы наблюдаем постоянное регрессивное развитие ненужного. Пожалуй, в качестве подсказки для облегчения понимания этого кошмара я бы не отказался от какой-нибудь привычной аналогии.
— …Как волна, форма которой проста и едина, пока она поднимается, но, обрушившись, волна распадается на бесконечное множество осколков… которые художник пытается… как может… — Попытка Леонардо
— Еще это похоже на коробку с кукурузными хлопьями, — (это уже моя попытка подсказать подходящую научную модель), — где крупные, несломанные кусочки остаются наверху, а мелкие крошки постепенно скапливаются на дне коробки.
Дарвин относится к этой идее подозрительно, но мне на помощь приходит Тейяр. Он подтверждает истинность моих наблюдений, в связи с чем Леонардо и Дарвин выражают желание немедленно собственными глазами убедиться в существовании этих самых кукурузных хлопьев, а затем и проследить за их распределением в коробке в зависимости от размера. Я вношу дополнительную сложность в разговор, упомянув, что в случае с томатным соком густая его составляющая скапливается вверху банки, а более жидкая оказывается внизу. Разумеется, Леонардо с Дарвином требуют, чтобы им предоставили и томатный сок в банке. В общем, все сводится к тому, что мне опять нужно идти на кухню. Чтобы познакомить ученых мужей с невиданным чудом — несломанными кукурузными хлопьями, мне приходится доставать новую, еще не вскрытую коробку. Пока я вожусь на кухне, начинает звонить телефон. Прихватив томатный сок и хлопья, я иду к аппарату.
— Марсия?
— Да, Филипп, я слушаю.
— Я звоню, чтобы сказать, что на сегодня почти управился с работой и вернусь домой пораньше.
— Во сколько?
— Как повезет с пробками. Минут через двадцать буду. Может быть, через полчаса.
В углу прихожей я вновь вижу пятно Мукора, который следит за мной единственным воспаленно — гноящимся глазом. С того момента, как мы сели пить чай, плесень не издала ни звука. Она явно чего-то выжидает. Тут я вспоминаю, что для сока мне понадобятся стакан и открывалка.
— Эй, Марсия, ты там не умерла?
— Нет-нет, все в порядке. Просто я вспомнила, что до сих пор ничего не достала из морозилки. Боюсь, до ужина продукты не успеют разморозиться.
— Насчет еды не беспокойся. Не волнуйся. Кстати, когда я приеду, нам нужно будет кое о чем поговорить.
Теперь из гостиной раздается вопль Де Хоха. Он зовет меня и требует, чтобы я принесла ему два яйца — сырое и вареное. Он очень нетерпелив.
— Хорошо, обязательно поговорим. Все, пока, Филипп. Жду тебя.
Я кладу трубку и снова иду на кухню. Здесь я ставлю вариться яйцо, а тем временем складываю на поднос то, то нужно нести в гостиную. Странно, что Филипп не спросил о том, как мы с подругами посидели утром за кофе. Из гостиной доносится какой-то шум, глухие удары и чье-то хихиканье.
— Марсия, иди сюда скорее! Нам без тебя не справиться.
К тому времени, когда я снова захожу в гостиную, здесь уже все снова тихо и спокойно. Большинство гениев вновь расселись по местам; Дарвин и Тейяр завели серьезнейший спор на тему, является ли грязь и процесс ее регресса частью единого Божественного Плана. Дарвин считает, что нет. Тейяр утверждает — да. При этом в воздухе просто висит ощущение затаенного веселья. Гении отдыхают. Леонардо, предусмотрительно спрятавшись за спинами Блейка и Де Хоха, очень вежливо предлагает мне раздеться и тоже немного расслабиться.
— Спасибо, но мне пока хватает забот с ковром.
Дарвин, заполучив кукурузные хлопья, раздирает коробку и впивается взглядом во внутренний прозрачный пакет. Он то и дело встряхивает его и завороженно созерцает стохастические узоры, возникающие в процессе беспорядочного перемещения мелких крошек кукурузных хлопьев ко дну пакета. Но всех, кроме Тейяра, интересует, что же будут делать с яйцами. Их заказал Леонардо, но, несколько застеснявшись, попросил Де Хоха прокричать заказ за него.