Пределы зримого
Шрифт:
— Вот уж точно — ни за что! Что-то ты сам на себя не похож, Чарли. Совсем заговорился. Короче, к чему ты все это нагромоздил? — Это Гальтон.
— Как я могу вообразить ковер, если ты не дал ни единой отличительной черточки, чтобы выстроить образ? — столь же охотно упражняется в сварливости Блейк.
Диккенс чуть не кипит от возбуждения. Отбросив со лба прядь волос и снова удивленно вскинув брови, он заявляет:
— Кто сказал: «Гениальность — это на девять десятых работа в поте лица и лишь на одну десятую — вдохновение»? Кажется, Тейяр. Нет, не сам Тейяр сказал это, но он был тем, кто сказал: «Кто сказал?..» — и так далее, если вы поняли, что я имею в виду. Он всегда так выражает свои мысли. Заядлый любитель цитат.
Неожиданно Диккенс вскакивает с дивана. Одна его рука взлетает в призывном жесте, другая же указует на ковер у него под
— Господа! Вы все — слепые болваны! Только я, только я один из всех вас понял, что этот колдовской ковер тайны возлежит на полу именно этого дома. И это тот самый ковер, что я попираю сейчас ногами, и если я до сих пор воздерживался от того, чтобы дать вам его точное описание, то делал это лишь потому, что рядом со мной, в этой комнате, находится та, которая заботится об этом ковре, подметает и чистит его, и она будет куда более компетентным и достойным проводником по его тайнам, чем я, при всем моем желании. Вот она, эта женщина. Марсия, будьте так любезны…
Тут я попадаю в свою стихию. Здесь я как рыба в воде. Ковер в гостиной — это вовсе не тот затертый и затоптанный половичок, что лежит в прихожей, представляя собой штаб-квартиру армии Мукора. Это желтовато-коричневое эксминтерское творение в идеальном состоянии. Разделяя свойственное Диккенсу отвращение к общим местам, я не собираюсь читать лекцию о ковре целиком; я предпочитаю сосредоточиться на одном его фрагменте, размышлениям над которым я уже посвятила немало времени. Опустившись на ковер, я кольцом рук ограничиваю выделенный фрагмент.
Если ковер в холле скорее представляет собой джунгли и лагуны, то этот больше напоминает саванну или пампасы. Здесь нет вытертых, голых пятен, похожих на застывшее море. Я имею дело с участком площадью примерно сто двадцать квадратов — пересечений нитей основы, плюс к этому — несколько отдаленных колоний по два-три квадрата. Мы не станем рассматривать сами узелки — пересечения нитей. Я всего-навсего предлагаю своим гостям присмотреться к этим великолепным колоннам, скрученным из еще более тонких, тоже закрученных волокон. Я уже упоминала о том, что общий цвет ковра — желтовато-коричневый. Но здесь, при особом местном освещении, волокна начинают излучать пусть иллюзорное, но эффектное золотистое сияние. В среднем с каждого квадрата, образованного основой ковра, торчит вверх около ста восьмидесяти позолоченных нитей-ворсинок. Они вьются правильными винтообразными спиралями, напоминая чем-то ручеек сначала растопленного, а затем застывшего на лету ячменного сахара. Каждая ворсинка увенчана острым черным наконечником. Именно эти черные кончики, тысячи и тысячи черных точек над ворсом и создают своей массой впечатление недочищенности моего ковра.
Мне удается заинтересовать гостей. Чашки отставлены в сторону, о чае забыто, а мои гении, все как один, опускаются рядом со мной на колени и наклоняются к ковру. Обращаясь персонально к Леонардо, я предлагаю ему присмотреться к тому, насколько колышущийся ворс ковра похож на волнуемое ветром кукурузное поле или на рябь, идущую по водной глади. Вот бы еще проникнуть в тайны этих ежесекундно меняющихся узоров! Но — увы! — эта величественная тайна служит лишь фоном, на котором я веду свое собственное, куда более скромное исследование. Тема его — грязь; грязь, которая либо внедряется в глубины ковра и его нитей, либо остается лежать среди ворсинок на поверхности сетки основы. Эта грязь, кстати, и дает мне материал для повествования. О потемневших кончиках ворсинок я уже упоминала. Это просто до тривиальности. Но — смотрите сюда! Вот — кусочки сухих осенних листьев, неизвестно как попавшие сюда, вот другие объекты явно органического происхождения. Вот, глядите, личинка коврового клеща прогрызает себе путь в узком ущелье между двумя параллельными волокнами. Обычно этих личинок называют шерстяным медведем. Несмотря на довольно милое, безобидное имя, шерстяной червь — настоящий разрушитель. Здесь он только один — и то слава Богу. Давайте проследим, куда он направляется. Так и есть: в конце ущелья виден курган из нескольких склеившихся между собой ворсинок. Их удерживает в таком состоянии капля некоего плотного черного вещества, которое я определяю как смесь машинного масла с какими — то камушками и песчинками. Это сооружение возвышается над окружающей равниной, словно огромный купол храма злых сил.
Мои гении, пожалуй, излишне восхищены этим зрелищем. Это может стать опасным. Попробуем снизить накал бушующих в их умах страстей.
— Итак, господа, мы видим, что эффект общей
До меня доносится недовольный ропот, какие-то невнятные возражения. Кое-кто из гениев возвращается к успевшему остыть чаю. Первым открыто заговаривает Гальтон:
— Марсия, ты была великолепна. Представление того, что ты видишь, прошло кратко, изящно и на редкость убедительно. Лично я был особенно заинтересован твоим образом, идентифицирующим каплю масла как храм Сил Зла. Не могла бы ты сказать еще несколько слов на эту тему?
— Разумеется. По-моему, этот храм — форпост Мукора, его колонию, основанную на ковре с целью культивирования сил зла в моей гостиной.
А что до ее конкретной идентификации, то я полагаю, что умение читать узоры пыли — это дар, не чуждый многим людям. Приобретение устойчивого навыка требует в первую очередь смирения и усидчивости. Опытный критик, анализирующий грязь, вскоре приходит к осознанию того, что он или она не столько читает ее иероглифы, сколько сам пишет их. Я имею в виду, что до какой-то степени мы можем накладывать сетку координат нашего восприятия на весь этот хаос. Я бы хотела привести пример: это Гамлет с его облаком, которое «чем-то походит на кита». В этом примере мы видим явную неуверенность в чтении героем скрытых в хаотичности образов. Причиной такого неустойчивого проявления навыка дешифровки является, по моему глубокому убеждению, характеризующая героя интроспективная смиренность в ее наиболее яркой форме.
Теперь поднимает руку Блейк.
— Храм Сил Зла закрыт для моих пяти чувств. Мне не попасть туда, куда бредет шерстяной медведь. Заколдованные Атомы смеются над нами с капителей храмовых колонн. Что же нам делать? Мой Ангел, я вижу — ты плачешь. Чем мы можем тебе помочь?
— Я не собираюсь входить в этот храм. Мне нужно его уничтожить. Он излучает негативную эмоциональную тональность…
Присутствующие среди гостей писатели недовольно морщатся.
— Прошу прощения. Можете забыть обо мне, обычной домохозяйке, раз и навсегда, но сначала я выскажусь. Этот «храм» продуцирует вибрации, — (они снова вздрагивают и морщатся), — которые отравляют наши отношения с Филиппом. Нет, он ничего не говорил мне по поводу конкретно этого комочка грязи или какого-нибудь другого, но на подсознательном уровне это воздействие сказывается на его и моем настроении. — (Черт! Они опять корчат рожи!) — В любом случае я хотела бы избавиться просто от грязи, но сделать это не так-то легко. Машинное масло с песком очень трудно отходит от ворсистой поверхности. Пылесос здесь не поможет. Я пробовала шампунь и даже отбеливатель.
По-моему, я позволила себе что-то лишнее. Наверное, сказанного мною вполне хватит, чтобы они с чистой совестью попрощались и ушли. Нужно остановиться, пока не поздно.
Первым выдвигает предложение Тейяр:
— А сам Филипп разве не может помочь в решении этой проблемы?
— Полагаю, что ответ на этот вопрос известен всем заранее. Филипп понятия не имеет о том, как все это делается. Нет, мне нужна именно ваша помощь.
Среди тех, на кого я возлагаю особые надежды, — Дарвин. Сейчас он, подвергнув комочек грязи дополнительному минутному рассмотрению, обсуждает проблему с Леонардо. Де Хох беспомощно поливает грязь чаем и молча созерцает происходящие на ковре метаморфозы намокания. Гальтон и Тейяр вступают в напряженную дискуссию. Через несколько минут я наблюдаю в собственной гостиной показательный сеанс мозгового штурма. Я, конечно, пытаюсь следить за ходом обсуждения, но гении говорят слишком быстро и излишне сложно. То, что мне удалось ухватить — в основном со слов Дарвина, — я привожу ниже.