Пределы зримого
Шрифт:
Мне приходится представить тех гостей, кто еще не знаком друг с другом. Мне немножко неловко за Тейяра, который изумленно рассматривает Блейка, Леонардо и Диккенса, как какие-то заморские диковины. Остается признать, что делает он это открыто и честно, не скрывая своего удивления.
— По молодости человек думает, что если его при жизни назовут гением, то он окажется на вершине возможного жизненного пути. Здесь же, в твоей гостиной, Марсия, я убедился в том, что я нахожусь лишь у подножия вершины. Я — относительное «никто» в пантеоне гениальности. Мой разум значительно ближе к твоему, чем к их рассудку. Нам с тобой остается только надеяться на то, что они будут говорить помедленнее, чтобы дать нам возможность уследить за ходом их мыслей. Да, не самое приятное впечатление — ощущать себя третьесортным
Я сочувственно улыбаюсь.
— Ну что ж, все познакомились. Полагаю, нам понадобится еще один чайник, и, пожалуй, нужно принести еще печенья. Никто не хочет сходить со мной в кухню и помочь мне?
Гости беспокойно переглядываются. Все они — гении, но никто из них не знает, как заваривается чай! Так что на кухню мне приходится идти одной. Вернувшись, я застаю Дарвина за внимательным изучением одного из печений, на кромке которого он заметил крохотное пятнышко плесени.
— Дорогая, на твоем печенье появилась очаровательная криптограмма грибка. Последний раз я видел точно такую же плесень на своем сухаре, когда мы стояли на якоре у Огненной Земли. Как же своеобразны отношения грибка и мучных изделий, на которых ему доводится расти в самых разных частях света!
Он уверяет меня, что такое печенье можно есть абсолютно спокойно, но я расцениваю плесень как нечто иное: для меня она — концентрированное выражение слов и мыслей Мукора. Тем временем Диккенс рассказывает Дарвину о том, как на него недавно снизошло вдохновение, позволившее ему удачно завершить «Эдвина Друда».
— Надеюсь, вы не собираетесь описывать нас в своем произведении? — кокетливо восклицает Гальтон.
Нет, он не собирается.
Вот что он нам рассказывает.
— …Не желаете ли сыграть с нами в карты?
Трэпман обращается к узнику подчеркнуто вежливо и даже излишне церемонно.
Некер, видя, что заключенный молчит, смеется и обращается к коллеге-тюремщику:
— Сдавайте на двоих, мистер Трэпман. А этому парню наш губернатор скоро вышлет деловой костюмчик.
— Деловой костюм, говорите, мистер Некер?
— Да, один на все случаи жизни, мистер Трэпман.
— Деревянный ящик, я полагаю, мистер Некер?
— Именно так, мистер Трэпман. А впридачу — изящный пеньковый галстук.
(Следует учесть, что избыток злобного отношения к заключенному со стороны Некера полностью компенсирует некоторую избыточную доброжелательность со стороны Трэпмана.)
— Сдавайте карты, мистер Трэпман, и оставьте заключенного в покое.
Джон Джаспер — а это именно он — не обращает на своих тюремщиков никакого внимания. Верно подмечено, что человек, который знает, что на следующее утро его повесят, великолепно концентрирует свое внимание. Джаспер не слышит, как шлепаются карты на стол; все его чувства сосредоточены на черством, заплесневелом ломте хлеба, зажатом у него в руке. Смотрите же, на что он глядит и как он глядит! Кольцо плесени расползлось по большей части поверхности куска. Человек, настроенный более оптимистично, сравнил бы этот круг со сказочным кругом фей, затерявшимся в глухих лесах, но положение, в котором оказался Джаспер, приводит к фантазиям, далеким от добрых сказок.
Глядя на это кольцо, не увидит ли он в нем свою петлю, плетение веревки, сложный узор скользящего — и вот уже затягивающегося узла? Шелест узла смерти не напомнит ли ему, как он едва не затянул оказавшийся у него в руках узел счастья, встретив прелестную юную сироту, мисс Розу Бадд, на тонкий пальчик которой он уже мысленно примерял обручальное колечко? Непрошеные, приходят сами собой другие воспоминания. Сервировочное кольцо для салфетки имеет ту же форму, что и обручальное, но их значения абсолютно различны. Салфеточное кольцо покатилось по столу, когда он, Джаспер, набросился на молодого Эдвина Друда, чтобы усыпить хлороформом его — собственного подопечного и, как он полагал, жениха той самой мисс Бадд. Какие странные, фантастические кольца. Ну разве может обручальное кольцо превратиться в кольцо для салфетки, а то, в свою очередь, предстать в виде веревочной петли? Все объясняется очень просто: такие превращения — самые заурядные события в мире тысяч ложных рассветов опиумного притона. В один из таких притонов Лаймхауса, хозяином которого был Джек —
Джаспер видит, как кольца дыма поднимаются над трубками курильщиков опия. (Эти кольца — желтовато-коричневого цвета, цвета слоновой кости, долго лежавшей в тени.) Ему ли не знать, где и как заканчивается такое кольцо? Курильщик опия видит, но не помнит. Кольца темнеют. Из уст мисс Бадд Джаспер узнает, что все его труды были напрасны. Более того, у Принцессы Курильщицы — хозяйки соседнего притона — возникают подозрения в связи с какой-то шумной возней в заведении ее конкурента, Джека-Китайца. От Друда нужно избавляться — и немедленно. Шарф Джаспера охватывает кольцом его шею. Петля затягивается. Все происходит быстро, но остается мертвое тело, которое нужно куда-то спрятать.
А кольца дыма все кружатся и кружатся. Джаспера осеняет: нужно перетащить труп на задворки мыловарни и сбросить его в одну из ям с негашеной известью. Какая-то шальная рослая прачка, спешащая на поезд, случайно замечает двоих мужчин с большими мешками, негромко говорящих о чем-то между ямами с известью. До того, что именно эти двое со своими мешками говорят в вечерних сумерках у ям с известью, прачке нет никакого дела; она спешит на пригородный поезд и идет к станции не сворачивая. Другое дело — один из говорящих: Джаспера (а это именно он) этот разговор погружает в пучину дикого страха. Ну надо же было такому случиться, что его старый знакомый, Дардлз, выбрал именно этот вечер, чтобы приволочь на продажу в мыловарню здоровенный мешок с могильным прахом с Клойстерхэмского кладбища. (Читатель, это вовсе не вымысел. Столь дикий бизнес на прахе умерших открыто поддерживается многими филантропами и подобными им людьми — во имя науки, прогресса, из соображений гигиены и еще Бог знает чего.) Наконец Дардлз куда-то отваливает, и Джаспер швыряет свой мешок в яму. На месте погружения мешка в извести образуется воронка, которая мгновенно закручивается спиралевидным вихрем (направление — против часовой стрелки). Кстати, этого Джаспер мог и не заметить.
Именно это движение случайно порожденного водоворота следовало вспомнить Джасперу, мысленно сравнить его с ощущением, возникшим у него неделей позже, когда он ворвался в кружок «гениев», собравшихся, чтобы почитать вместе трагедию в компании с помощником адвоката, мистером Баззардом. Это сравнение было бы вполне оправданно, такие сопоставления всегда имеют право на существование там, где имеет место движение большого количества чего-либо, будь то воды или гениальности. В этот самый миг закручивания вихря, когда Джаспер узнает в Баззарде своего таинственного соглядатая из Клойстерхэма, сам Баззард встает, указывает на него пальцем и, обращаясь к кружку «гениев», восклицает: «Вот он, господа, убийца Эдвина Друда!» Начинается охота: сначала в Лондоне, затем в Клойстерхэме. Огненный круг — пылающие линзы телескопа мистера Тартара — обрушивается на прячущегося Джаспера в кафедральном соборе Клойстерхэма, как карающее око Божье, и этот круг действительно дает сигнал к задержанию человекоубийцы — хормейстера из Клойстерхэма.
Круг, линза, петля, проход в другой мир. Он бы и рад уйти от этих навязчивых образов, но сам разум его загнан в центр какого-то кольца и не может вырваться за его границу. Словно гипнотический взгляд Джаспера обернулся внутрь него и подавил волю в его собственной душе. Все по кругу, по кругу. Из глубин памяти всплывают образы нищеты, преступления и болезней. Они, как пузыри, образуют медленно кипящую пену. Нет конца этим мыслям, нет от них спасения. Какой же силой обладает это волшебное кольцо, вызывающее их. Но — стоп! Это же всего-навсего кольцо плесени на куске черствого хлеба, который жует человек, приговоренный к смерти, на рассвете своего последнего дня, которому уже не суждено стать вечером.